Ездил на Поклонную посмотреть технику. Раньше я здесь никогда не был, как ни странно. Унылое и странное место. Бессмысленные пустые пространства, уебищная архитектура, пафос соседствует с шаурма-кебаб-лунапарк. В двух шагах от храма Георгия Победоносца платные сортиры плавно перетекающие в шаурму (или она в них), у памятника пропавшим солдатам торгуют «горячий кукуруза». Вы уж определитесь, у вас тут Парк Победы со всем полагающимся пафосом или кебаб-сортир-кукуруз ради бабла.
Памятник солдатам Первой мировой вполне пристойный, особенно если прогнать китайцев и детей.
Триумфальная арка тоже вся в китайцах. Только сейчас заметил, что надписи-то на этом брежневском новоделе выполнены на каком-то нечеловеческом языке - типа под старину: «сии ворота заложены в знак воспоминания» и т. п., но в современной орфографии.
Из предметов обстановки Аптеки особого упоминания заслуживают книги и посуда. Книги были обязательной принадлежностью, и в документах встречаются прямые указания на их нахождение в аптеках на специальных полках, «куда класть дохтурские книги». Змеев насчитывает до 29 видов медицинских книг, обращавшихся в московских аптеках, тем более [обычные] и многочисленные были травники. В 1673 г. (июня 13) к великому государю в поход в село Преображенское было отпущено 9 книг травников, частично в переплете, частично в тетрадях,— «все книги на словенском языке», в некоторых из травников «травы назнаменены и расцвечены» и «подписываны»; назывались они травниками или зельниками дохтура Симона Сиреннисуса. Другими популярными руководствами были «Книга лекарская» Ивана Черни (перевод с польского издания 1517 г.), «Прохладный Вертоград» (с польского издания XVI в.)..., «О рождении и плодозачатии», «Сказанье о немощах человеческих» и проч. читать дальше«Дохтурские книги» привозились с собой «дохтурами» и покупались в иноземных странах и при всяких иных случаях. В 1678 г. лекарю Витешу Горстеку, посланному в немецкие города для приглашения лекарей и докторов и закупки аптекарских запасов, вместе с тем поручено было «в Вильне да во Гданске купить две или три книги лутчих творцов, которые писали о лекарском [деле] на польском языке, а на иных языках опричь польскаго не покупать». Однако же в употреблении были книги и на других языках. Так в 1670 г. у старца Аникиты Лужицкого монастыря было куплено 6 книг «латинского и немецкого языку». В Аптекарском приказе был специальный переводчик этих книг. Так в 1662 г. такой переводчик Христофор Синарадцкий переводил на словенский язык латинскую книгу «Pharmacopoeia medikochymica Thesaurus sive pharmaco logicus». В 70-х годах встречаем другого переводчика-иноземца..., Ивана Федорова Васютинского, переводившего аптекарские латинские и польские «всякие надобные письма в оптеку, по которым книгам русские люди могут быть совершенными лекарями и аптекарями».
А. Новосельский «Аптека XVII века // Исследования по истории эпохи феодализма»
А. Новосельский Рыбные промыслы в Белозерском уезде в XVII веке Исследования по истории эпохи феодализма (научное наследие)
Статья написана вероятно в 1920 г., опубликована в сборнике ранее не публиковавшихся работ Новосельского в 1994 г.
читать дальшеЗа поставку рыбу к государеву столу отвечали приказ Большого дворца и подчиненный ему Кормовой дворец. Белозерский уезд занимал второе (после Новгорода) место по количеству собираемой на дворец рыбы. Рыба на «государев обиход» собиралась здесь еще в XVI в., в семнадцатом столетии для руководства этим процессом на Белоозере был устроен специальный Рыбный двор. До 1662 г. Рыбный двор ведался приказом Большого дворца, позднее белозерскими воеводами*. До 1662 г. для руководства двором из Москвы присылались приказные, обычно по двое (стряпчие, сытники и подключники Кормового дворца). Основной рабочей силой двора были целовальники, выставлявшиеся в порядке повинности населением (видимо не всем а только рыбными ловцами и прасолами- закупщиками рыбы). Целовальников имелось не менее шести (два от посада, остальные от уезда), в 1678 - 1681 гг. вместо уездных целовальников выставлялись наемные, деньги на их наем собирались с населения. Целовальники вели приходно-расходные книги, собирали оброк, руководили рыбными ловлями, постройкой езов и рыбных садов, сопровождали живую рыбу отправляемую в Москву и т. д. Помимо целовальников на Рыбном дворе имелся и другой персонал - «тонщики» (наблюдали за отдельными ловлями), сторожи, дворники, рассыльщики и др. Большинство из них были вольнонаемными, однако имеются и сообщения о выставлении рассыльщиков и дьячков на двор населением. Деньги на содержание Рыбного двора собирались с населения - путем сбора денежных оброков с ловцов и прасолов (с невода по полтине, с челна по гривне, с кадки по полуполтине и т. д.) и специальных обложений посадских и уездных жителей. Целовальники получали «подможные деньги» от своих «избирателей», размер их колебался, в 1644 г., например, целовальники собирали по 60 руб. и больше, однако обычно видимо существенно меньше (наемные целовальники в 1678 - 1681 гг. получали от 6,5 до 15 руб.). Вольнонаемные дворники получали 3-4 рубля серебром, рассыльщики в 1661 - 1662 гг. 10-15 рублей (но видимо медью). Рабочую силу двору поставляли дворцовые волости - две белозерские (Бор Иванов и Никольское), две Чарондской округи, приписанные в 1665 г. специально для обслуживания Рыбного двора (Роксожская и Мунская) и (периодически) дворцовые волости Пошехонского уезда. Характер служб дворцовых крестьян можно оценить по росписи поданной в 1700 г. старостой Никольской волости. По росписи, в предшествовавшем году на «погонной» ловле, на «прорезных» судах, «у приема» «обиходной» живой рыбы, «у садовой поделки», «у проводки» «прорезных судов», «у сторожи» живой рыбы работало 27 человек, отработавших, в общей сложности, 336 дней. Работники в лодках провожали с Бора Иванова воеводу и подьячих до Крохина (4 человека, 16 рабочих дней), «рубленой сад построили под Усть-Шехонскую живую рыбу» (6 человек, 18 дней), спустили с Бора Иванова прорезное судно с живой рыбой до Нилобудицкого езу и рыбу «в сад садили» (3 человека, 6 дней) и т. п. За работу они получали вознаграждение, но по казенным и видимо достаточно низким расценкам. Рыбу Рыбный двор собирал тремя способами - путем сбора оброка натурой, путем закупки и путем устройства «государевых ловель». До 1665 г. натуральным рыбным оброком облагались только промышленники сел и волостей на берегу Белого озера, промышленники внутренних волостей платили денежный оброк в Галицкую четверть. Позднее внутренние волости перешли в ведение Большого дворца и тоже были изоброчены натуральными сборами. Ограниченным (ограничивалось и время ловли и число снастей)** правом безоброчного лова обладали Кириллов, Ферапонтов и Усть-Шехонский монастыри. Для учета рыбных промышленников и их записи на пристани вокруг Белого озера посылались целовальники Рыбного двора. О видах и размерах оброка дает представление роспись «Денежной казны и обиходной рыбы» собранной на государя в 1664-1665 гг. С лодки брали по полуполтине и по 3 рыбы за весенний, летний и осенний сезоны отдельно (с лодок закупщиков видимо брали только денежный оброк); с челна - по гривне и по 2 рыбы (судака или щуки); с невода - по полтине и по 17 рыб; с тагаса - по рублю и по четверти снетков или «молю»(?); с нережек (мешки из тонкой сети) - по 10 денег (с крючных) и по 30 денег и 2 стерляди (с переметных); с багров - по 6 денег; с верш (плетеная конусовидная ловушка для рыбы) - по 3 деньги. Рыбные ловцы сел Крохино, Великоселье и Каргулина Слободка, были обложены особо - оброчной рыбой по 500 штук живых стерлядей размером в 3/4 аршина. Та же роспись дает представление о масштабах ловли на Белом озере. С весны, «как на озере лед скроетца» и до Ильина дня (20 июля/2 августа) на озере и в реках рыбу ловили 300 лодками и 60 челнами, «с Ильина дня по замороз» - 400 лодками и 12 челнами. Неводов использовалось 78, а тагасов - 64. Примерно четверть лодок выставлял посад - на 1689 г. около 100. Вершей использовалось очень много - в конце века только в двух волостях, Бор Иванов и Вочнема, расположенных по реке Шексне, было обложено оброком 137 штук (оброку с них брали уже по 30 денег). После 1665 г. натуральным оброком были обложены и рыбные ловцы внутренних волостей. Так, в 1666 г. ловцы на Ухтомятском, Ковеном и Долгом озерах, должны были отдавать на государя все пойманное за первые три дня зимнего лова. Натуральным оброком облагались и ловли сдаваемые в аренду. Рыбу на государя ловили в особых «заповедных» тонях на Белом озере и реках. Некоторые из них были закрыты для частной ловли круглый год - усть-шехонские, киснемские и др. Иногда ограничения вводились временно, так, в 1666 г. крестьянам Кемской и Каягорской волостей запретили ловить рыбу в местных реках с 3 августа и до заморозков - «потому что ныне осенью будет в тех реках на великого государя обиход переметная рыбная ловля». Рыбу в заповедных тонях ловили работники дворцовых волостей, наемные ловцы со своими снастями, на пике сезона (принудительно) привлекались ловцы из соседних с тонями сел, белозерского посада, монастырей, тони могли также сдаваться в аренду (краткосрочную, на часть сезона). Помимо ловли с лодок, рыба ловилась также с помощью «езов» (местный вариант учуга). На реках Белозерского уезда их имелось множество - в 1684 г. только на части течения Шексны насчитали 42 еза. Езы были и казенными (строились и обслуживались дворцовыми крестьянами) и частными, последние облагались оброком. Рыбная торговля на Белоозере также ограничивалась - рыба определенного размера считалась «заповедной» и продавать ее можно было только Рыбному двору, свободно торговать разрешалось только рыбой которая «остается за обиходом Великаго государя». Иногда вводились и дополнительные запреты, так, в 1696 г. было приказано закупить для Азовского похода 100 четвертей «самых добрых и душистых снетков» на сумму в 250 руб. и до окончания закупки свободная торговля ими была запрещена. Пойманная рыба частью сохранялась в живом виде в особых рыбных «садах» (прудах), в 60-х годах таких «садов» имелось семь. Оставшаяся рыба большей частью засаливалась в чанах, небольшая ее часть вялилась, делались также сушеные снетки (небольшая рыбка типа корюшки, сушеная методом горячей сушки). Зимой рыба отправлялась в Москву «колотой в мороженом виде». Перед обработкой рыба сортировалась, измерялась и оценивалась. Общий масштаб деятельности Рыбного двора был видимо невелик. В 1664-1665 гг. он заготовил (включая живую) более 9 000 шт. рыб разных пород и размеров и 64 четверти снетков, общей стоимостью чуть менее 786 рублей. В 1689 - 1690 гг. с Белоозера было доставлено ок. 6 000 шт. рыб, в 1696 - 1697 гг. - ок. 5 400 шт., в 1697 - 1698 гг. - ок. 7 000 шт. Общие же объемы заготовки и продажи рыбы на Белоозере были много выше, так, в первой половине 60-х годов местная таможня ежегодно собирала (в основном, с рыбы) по 3 000 - 4 000 руб. таможенных сборов*** (в 1661/62 г. - 3 039 руб.; в 1662/1663 г. - 4 306 руб.), только за 15-16 октября 1661/62 г. таможне для взимания пошлины было «явлено» 447 чанов рыбы (Рыбный двор за год отправлял в Москву эквивалент 100-150 чанов) и т. д. Таким образом, разного рода сборы рыбы на государя не были отяготительными для местных промышленников. Гораздо большей проблемой для населения Белоозера были многочисленные запреты на ведение промысла и торговли (постоянно, впрочем, нарушавшиеся). Соленую рыбы (в чанах) и свежемороженую (в рогожах) отправляли в Москву по зимнему пути - от Белоозера на Пошехонье, через Мологу и Углич. Обычно отправлялся обоз из 20-30 повозок (на каждой по одному чану и одной рогоже). Живую рыбу везли «водяным путем» в специальных «прорезных» судах (в них устраивались резервуары, куда поступала проточная вода). Суда строились силами дворцовых волостей Бор Иванов и Никольское или подрядившимися крестьянами из других мест. Загрузившись рыбой суда шли по Шексне и Волге, а потом по мелким речкам до Дмитрова, где рыба выгружалась в дворцовые пруды. Обратно суда не возвращались, а распродавались здесь же в Дмитрове или на волжских пристанях. «Прорезное» судно (длина по дну 5 - 6 саженей / 11 - 13 м, ширина по дну - сажень / 2 м, стоимость на 1688 - 1691 гг. ок. 1 рубля) обслуживалось кормщиком и несколькими работниками, тянувшими его «бечевой» (в сложных местах к ним добавлялись лошади). Кормщиков и работников поставляли «по подряду» дворцовые волости. Судно могло вмещать от сотни с лишним до нескольких сотен рыб. Ходили суда обычно караванами по нескольку штук и сопровождались ответственным целовальником или «тонным знатцем».
* Которые сами, впрочем, вместе с уездом ведались Большим дворцом. ** Усть-Шехонский монастырь например мог безоброчно ловить рыбу в Белом озере с помощью 2 лодок и одного невода, а после 1686 г. - 6 лодками и 2 неводами. *** С чана соленой рыбы бралось 2 - 3 деньги пошлины, в чан помещалось около 60 рыбин.
Парадокс немецкой системы был в том, что у евреев, осужденных по суду, был гораздо больший шанс пережить войну и остаться в живых. Историки Холокоста пишут о многих случаях, когда осужденные по уголовным или административным статьям евреи, включая нарушение правил дорожного движения, проводили годы в тюрьмах или концлагерях типа Дахау или Бухевальда (в страданиях, конечно), но не попадали в лагеря смерти или в гетто на Востоке, где их ждало тотальное и гарантированное уничтожение. Т.е. немецкий ум мыслил так: "если тебя осудили на пять лет тюрьмы за кражу или подделку документов, то тебя нельзя расстрелять как еврея". Таким образом эти евреи и "доживали" до конца войны. www.facebook.com/igor.petrov.7792052/posts/5768...
В. Козляков Служилый «город» Московского государства XVII века (от Смуты до Соборного уложения)
Книга хорошая, но ей все-таки 20 лет и почти все это я уже где-то читал.
читать дальшеВерстания и разборы уездного дворянства Первое общее верстание служилых городов в XVII в. было произведено в 114 (1605/06) г. Оно сопровождалось массовым увеличением поместных и денежных окладов. Автор, насколько я понял, не разделяет мнения о популистском характере этих мер. За время Смуты система учета уездного дворянства оказалась разрушена и после 1613 г. правительству пришлось решать задачу восстановления сведений об окладах, поместных и денежных, провинциальных дворян. С этой целью, начиная с 1613 г. проводился «сыск» поместных и денежных окладов, целью которого было установить размер жалованья служилого человека «при царе Василье» и учесть последующие изменения и прибавки окладов. Разрядный приказ собирал все сохранившиеся десятни и списки дворян и детей боярских (в провинциальных съезжих избах и у воевод), опрашивал служилых людей и т. д. Примерно с августа 1614 г. был организован сыск непосредственно в городах, с участием окладчиков. Помимо сбора сведений об окладах, здесь составлялись также списки вдов, недорослей и отставных дворян - для сбора с них даточных и денег. Помимо «сыскных» документов в 1613 -1619 гг. составлялись десятни раздачи денежного жалованья (раздававшегося в ходе разного рода военных мероприятий) в которых также фиксировались оклады провинциального дворянства. И «сыскные» десятни и списки и десятни денежной раздачи не могли дать полного представления о составе служилых городов и учесть все изменения окладов в Смутное время. Они не удовлетворяли ни служилых людей, нередко не имевших возможности подтвердить заслуженные придачи окладов, ни правительство, имевшее основания сомневаться в обоснованности претензий иных уездных дворян на высокие оклады и земельные пожалования. Поэтому (а также и в рамках подготовки несостоявшейся войны с Польшей) по решению Земского собора 1621 г. был проведен новый общий разбор служилых городов. Разбор 130 (1621/22) г. проходил в 21 уездном городе (сюда вызывались местные служилые люди и служилые люди окружающих городов) и проводился присланными из Москвы эмиссарами (боярами, окольничими, стольниками) или городовыми воеводами. Корпорации отторгнутых литвой городов разбирались по месту новой «прописки». Проводившие разбор бояре получали на руки соответствующий наказ (городовые воеводы - указную грамоту) и «подлинные» списки дворян и детей боярских соответствующих городов (с поместными окладами). Поскольку многие старые окладчики за время Смуты умерли или оставили службу, разбор начинался с выбора окладчиков. Затем разбирался «город» - сверяясь со списком детей боярских опрашивались окладчики, при необходимости, сам служилый человек и весь «город». Вместо неудовлетворительно несших службу предлагалось верстать их детей, братьев или племянников. Отсутствовавшие в разрядном списке записывались отдельно. Также отдельной статьей писались «худые», бездетные, старые, увечные и пустопоместные дворяне и дети боярские (с них позднее предполагалось брать даточных). Отдельно писались вдовы и недоросли, «не поспевшие» в службу. Новики писались «особною статьею, смотря по поместьям и вотчинам, как кому мочно служить, также, как было быть отцу его на службе». Они делились на служилых (выезжавших на службу еще до верстания) и неслужилых (поступавших на службу во время разбора). Новики расписывались по 5 статьям, при этом служилым назначались более высокие оклады (на 50 четей и 1-2 руб. выше). Служилым новикам оклад назначался (1-5 статья) в 350 - 300 - 250 - 200 - 150 четей и 12 - 10 - 8 - 7 - 6 рублей; неслужилым в 300 - 250 - 200 - 150 - 100 четей и 10 - 8 - 7 - 6 - 5 рублей. Большая часть материалов верстания 1621/22 г. погибла во время пожара 1626 г. Утрачены оказались и списки недорослей, в связи с чем в 136 - 138 (1627 - 1630) гг. пришлось проводить (в Москве) общие новичные верстания по всем городам. Восстановить потерянное в пожаре 1626 г. оказалось невозможно, в связи с чем (и опять-таки в рамках готовящейся войны с Польшей) был проведен новый массовый разбор служилых городов. Разбор 1630 - 1631 гг., был скверно организован, растянулся на долгое время и оказался довольно своеобразным. Часть «городов» разбиралась в Москве (причем не сразу целиком, а по половинам), часть, как и раньше, по городам, часть видимо вообще не разбиралась? При этом при разборе служилые люди большинства? городов делились, с учетом их служебной годности, на три статьи и получали стандартное жалованье (первая статья по 25 руб., вторая - по 20 и третья - по 15). На основе разбора была составлена Смета 140 (1631/1632) г. До конца царствования Михаила Федоровича новых массовых разборов городов уже не производилось (новики верстались в Москве каждые три года, начиная с 1635 г.) Следующий массовый разбор 1648 - 1649 гг. был вызван известным политическим кризисом. От предыдущих он отличался учетом не только служебной годности, но и недавних служб «городов». На основе сведений полученных при этом разборе позднее была составлена Смета русского войска 159 (1651) г.
Верстание новиков Новики могли верстаться: 1) при составлении разборных десятен и раздаче денежного жалованья; 2) во время специально организованного верстания новиков; 3) (как исключение) непосредственно в полках. Новики также сами могли инициировать верстание (по челобитной). Существовал специальный указ запрещающий верстать новиков непосредственно в выбор и дворовый список - на него ссылались при верстании новиков в 136 (1628) г. и разборе 1630/31 г.: «А по выбору и по дворовому списку никоторых городов новиков в десятни им своего верстанья без государеву указу писати не велети, потому что по государеву указу в выбор и в дворовый список велено писати в Розряде, сыскивая по родству и которые государеву службу служат давно». После верстания новик еще два - три года писался в служилых списках в перечне новиков, ближайших ко времени составления списка лет. По мере накопления новиков новых лет «старые» новики начинали писаться вместе с городовыми детьми боярскими.
Службы Провинциальные дворяне помимо военной службы могли служить воеводами и осадными головами небольших городов, приказчиками дворцовых волостей, головами и сотниками у стрельцов и казаков, губными старостами и городовыми приказчиками и др.
Всего из 1173 проданных экземпляров Уложения, по нашим подсчетам 414 или более трети пришлось на городовых дворян. Наибольшее число экземпляров было продано в Новгород, Рязань, Смоленск, Ярославль, Каширу, Суздаль, Кострому, Галич. Интересно, что среди покупателей Соборного уложения, происходивших из городового дворянства, были представители родов, хорошо известных в политике, культуре, литературе и исторической науке нового времени в XIX —начале XX века — Бартеневых, Буниных, Грибоедовых, Калачовых, Катениных, Милюковых, Сухотиных, Тютчевых, Уваровых, Хомяковых, Чаадаевых.
В. Козляков «Служилый город Московского государства XVII века»
И все же картина нестроений в московском обществе была нарисована убедительно, особенно в русском «парламентском» красноречии XVII века отличились нижегородские и муромские дворяне: «А ныне при тебе государе твои государевы бояре и ближние люди пожалованы твоим государским жалованьем... многими поместьи и вотчинами, а твои государевы диаки и подьячие... будучи беспрестанно у твоих государевых дел и обогатев многим богатеством неправедным своим мздоимством, и покупили многия вотчины и домы свои строили многие, палаты каменныя такие, что неудобь-сказаемыя, блаженныя памяти при прежних государех и у великородных людей таких домов не бывало, кому было достойно в таких домах жити». Обычно имена авторов этих часто цитируемых пламенных обличений не приводятся, между тем они известны. Выборными представителями от Нижнего Новгорода были В. Ф. Приклонский и С. В. Онучин, а от Мурома — А. Г. Монастырев, С. И. Мертвый, И. П. Власьев.
В. Козляков «Служилый город Московского государства XVII века»
Уже с рождения дети мужского пола в семьях городовых дворян получали наряду с крестильными именами, имена-прозвища, под которыми они и были чаще всего известны в документах. Имена отличались разнообразием и можно проследить даже моду на употребление тех или иных имен по отдельным городам. Так, используя материалы разбора 1630—1631 г., можно упомянуть некоторые необычные имена и прозвища, с которыми дворяне и дети боярские были записаны в десятнях. В Арзамасе — Аталык, Баим (2 чел. с таким именем), Валуй, Залешенин, Мисюрь, Неудача, Неупокой (2 чел.), Плакида (4 чел.), Потешка, Страх, Хотен, Худяк, Чюваш, Щедра. В Нижнем Новгороде — Аталык, Баим, Курдюк, Неважен, Пинай, Плакида, Хотен, Шигалей. В Костроме — Баим (3 чел.), Беляница, Боголюб (3 чел.), Бубля, Будалей, Землянин, Изюм (3 чел.), Инозем, Кадыш, Китай, Маковей (2 чел.), Мамлей, Сарыч, Стовер, Сюльмень, Табай (2 чел.), Хотен, Ян (3 чел.). В Пскове — Воронец и Соловец, Тонай. Луки Великие — Ишук, Окул. В Смоленске — Коверя, Дорогобуже — Невем. В Твери — Булат, Бежецком Верхе — Сирин, Ржеве Владимировой — Айдар, Торжке — Ойсан. читать дальшеНаиболее часто в документах встречаются прозвища Домашний, Крестьянин, Меньшой, Нехороший, Постник, а также группа прозвищ, образованных от простого счета детей в семье: Первый, Второй, Третьяк, Пятой, Шестой, Седьмой, Девятый. Популярностью в служилой среде, естественно, пользовалось имя Воин, в одной Костроме в 1630/31 г. их было десять человек, среди тверских дворян (в широком значении Твери и соседних уездов) носило это имя восемь человек. Относительно малая численность этих прозвищ по отношению к преобладавшим календарным именам дворян и детей боярских, показывает, что они уже стали анахронизмом Свою главную роль в качестве основы для образования фамилий русского дворянства прозвища сыграли раньше, в документах первой половины XVII в. уже четко фиксируется определенная родовая фамилия.
В. Козляков «Служилый город Московского государства XVII века»
Торговля, купечество и таможенное дело в России в XVI–XIX вв.
Сборник очень хороший, масса интересных статей по всем обозначенным темам. Взять можно здесь. Помимо уже отмеченного (раз, два, три) еще пару статей нужно упомянуть.
читать дальшеМ. Дадыкина Монастырь, монахи, менеджмент: структура монастырской торговли в конце XVI - XVII вв.
Автор рассматривает торговые операции вологодского Спасо-Прилуцкого монастыря. Традиционно считалось (Прокофьева Л. С. «Вотчинное хозяйство в XVII веке» и др.), что монастырь (как и многие другие северные обители) получал большие доходы от торговли солью - как собственной, так и перепродаваемой в Вологде привозной холмогорской. Общие доходы монастыря от торговли солью оценивались примерно в 1600 руб. в год и считалось даже, что монастырь не смог ими правильно распорядиться. Автор, изучив торговые операции монастыря, пришла к выводу, что с учетом транспортных и прочих сопутствующих расходов прибыль монастыря была минимальной (в 1596 г., например, чистая прибыль составила ок. 100 руб.) и доходы от торговли солью едва позволяли монастырю сводить концы с концами (и то только до середины XVII в.).
Э. Дубман Особенности ценообразования на продукцию промысловых предприятий Понизового Поволжья в XVII - начале XVIII в.
Автор рассматривает рентабельность соляных и рыбных промыслов Нижнего и Среднего Поволжья. Патриарший учужный промысел в Астрахани давал примерно 2,5 рубля прибыли на один вложенный - разница между себестоимостью рыбы («домовой ценой») и астраханской торговой ценой на 1681/82 и 1682/83 гг. составляла 2,4 - 2,5 раза. Затраты (и видимо, доходы) в промысловом хозяйстве астраханского митрополита и Троице-Сергиева монастыря были близки к патриаршим. По дворцовым астраханским (всего их было три) и яицкому учугам недостаточно сведений. При ловле рыбы с лодок доходность была ниже, в Астрахани и Среднем Поволжье (Саратов, Самара) давая (у крупных хозяйств) примерно 1,5 - 2,2 руб. на один вложенный (разница между закупочной ценой и местной торговой - рыба обычно закупалась дворцовыми и монастырскими рыбными хозяйствами у наемных подрядных ловцов с собственными снастями и лодками). Соль в Астрахани добывалась, как известно, простейшим способом - «выгребаясь» из соляных озер. Себестоимость ее зависела от уровня организации экспедиции за солью, удаленности озер, безопасности добычи и др., составляя от 2,75 до 6,12 руб. за 1000 пудов (0,27 - 0,6 коп. за пуд), в среднем - 3,84 руб. за 1000 пудов (0,38 коп. за пуд). С учетом третных пошлин и сбора за право сгребать соль (в совокупности 5,9 руб. с 1000 пудов; 0,59 коп. с пуда) себестоимость пуда соли составляла примерно 1 коп. (в среднем - 0,97). Астраханская цена на соль, в среднем, равнялась 12 руб. за 1000 пудов (1,2 коп. за пуд), соответственно продажа соли давала 20-25% прибыли. При освобождении соли от пошлин прибыльность резко возрастала, так, на патриаршем промысле соотношение домовой и астраханской торговой цены в 1681/82 г. составляло 1 к 4,52, а в 1682/83 г. - 1 к 3,88. Цены на астраханскую соль (и рыбу) в других регионах были существенно выше (так, уже в Симбирске в 1703 - 1704 гг. астраханская соль-бузун продавалась по 4,5 - 7 коп. за пуд*), однако возрастали и транспортные и прочие издержки.
Итак, что же именно (коль скоро это было не происхождение) в глазах грека делало эллина эллином, а «варвара» – «варваром»? Ответ достаточно ясен. Обычно указывают (и с полным основанием) на критерий цивилизованности, – но именно в греческом понимании последней. Иными словами, для грека варваром является тот, кто не приобщен к той самой эллинской «найдейя», включавшей определенный тип культуры и порождаемый им образ жизни. Считалось, что если привезти «варвара» в Элладу, там воспитать его по-эллински, да если он еще вполне воспримет это воспитание, обучится нормально говорить на греческом языке, заживет по греческим обычаям, иными словами, ассимилируется, – то он уже вовсе не будет «варваром», а, напротив, вполне полноценным эллином. читать дальшеБолее того, такой человек мог даже стать видным деятелем эллинской культуры. Вспомним, например, об одной карийской по происхождению (то есть, казалось бы, «варварской») семье, обитавшей в Галикарнассе, причем именно в негреческом, карийском квартале этого города – Салмакиде. К V в. до н.э. эта семья настолько эллинизовалась, что выдвинула из своей среды таких ярких личностей, как «отец истории» Геродот и выдающийся эпический поэт Паниасид. В жилах Геродота, несомненно, текла «варварская» кровь, но у кого повернулся бы язык назвать его варваром? Он был ярким представителем рафинированной эллинской интеллигенции, свободно владел как дорийским, так и ионийским (скорее всего, также и аттическим) диалектами древнегреческого языка. В своем труде Геродот однозначно позиционирует себя как эллин; именно таково его цивилизационно-этническое самосознание. Варвары для него – отнюдь не «свои», а «чужие» (хотя он, разумеется, не мог не знать, что его собственные предки – карийцы, а не «чистокровные» греки). И vice versa: если человек, являвшийся по этническому происхождению греком, живя на чужбине, забывал греческие обычаи (или по каким-либо причинам не приобщался к ним), он для других греков становился уже «варваром». Приведем характерный пример из Геродота (VI. 41). Когда в ходе подавления персами Ионийского восстания афинский аристократ Мильтиад (будущий победитель при Марафоне) бежал, спасаясь от преследующих его врагов, его старший сын Метиох не успел спастись, был захвачен в плен и доставлен к персидскому царю Дарию. «Дарий не причинил ему, однако, никакого зла. Напротив, царь сделал пленнику много добра: он пожаловал ему дом, поместье и персиянку в жены. От этой женщины у Метиоха родились дети, которые считались уже персами»... Наверное, имеет смысл подчеркнуть: дети Метиоха считались персами вовсе не потому, что их мать была персиянкой. Греков в эпоху, о которой идет речь, ни в малейшей мере не интересовало происхождение матерей тех или иных личностей; вполне достаточно было, чтобы отец являлся эллином. Упомянем, в частности, что матерью знаменитого афинского полководца V в. до н.э. Кимона... была фракиянка Гегесипила. Принижало ли это его хоть в какой-то степени? Конечно, нет. Значение имело только то, что отцом Кимона был высокородный эллин Мильтиад. Кстати, велика вероятность того, что и у не менее знаменитого Фемистокла мать тоже не являлась гречанкой. Отметим еще один интересный нюанс. В эпоху Великой греческой колонизации эллины, отправляясь основывать колонии, зачастую вообще не брали с собой женщин, отбывали чисто мужскими коллективами. Считалось, что семьями они без проблем обзаведутся «на месте», взяв в жены представительниц местных «варварских» этносов. Именно так они и поступали. Дети, рождавшиеся от таких смешанных браков, в генетическом плане были метисами, но в плане цивилизационном воспринимались как чистые эллины, поскольку отцы, разумеется, давали им воспитание античного греческого типа. Повторим и подчеркнем еще раз мысль, которая представляется нам исключительно важной и принципиальной: греки не были расистами, пресловутые «вопросы крови» их совершенно не волновали. Эллином считался тот, кто живет как эллин, а «варваром» – тот, кто живет как «варвар». Именно поэтому у Геродота дети Метиоха и названы персами: потому что они родились, росли и жили не в мире греческих полисов, а в Персидском царстве, получили соответствующее воспитание и т.п. Сказанное применимо к уровню отдельных индивидов. Что можно сказать о критериях, применявшихся на более крупном уровне – на уровне социумов? Что делало для грека то или иное общество, государство эллинским или «варварским»? В этой сфере первостепенным, ключевым событием было появление вполне типичного для Греции, но в мировом масштабе уникального феномена полиса, полисного типа социума и государственности. Пожалуй, именно наличие полиса было тем главным критерием цивилизованности, которого греки не находили у «варваров» (вне зависимости от того, какие это были «варвары» – полудикие фракийцы или культурнейшие египтяне). Интересно в связи со сказанным, что, когда греки впервые столкнулись c римлянами, они долго спорили, считать ли их варварами или нет, и не могли прийти к единому мнению (отголоски этих споров см., например, у Полибия: IX. 37. 5; IX. 38. 5; XI. 5. 6; XVIII. 22. 8). В конце концов они все-таки остановились на том мнении, что римляне варварами не являются (а поскольку признать их эллинами тоже было невозможно, то пришлось создать для них особую «нишу» в своем «ментальном космосе»). И решили греки именно так, насколько можно судить, по той причине, что признали наличие у римлян полисной организации (последнее соответствовало действительности).
И. Суриков «Политики в контексте эпохи. На пороге нового мира»
Как бы то ни было, едва ли не с детства, как мы видели, Демосфен всерьез увлекся ораторским искусством и поставил себе цель – стать выдающимся мастером красноречия. Этому, казалось бы, препятствовало всё, что только можно. Будущий оратор обладал целым рядом физических недостатков, которые, на первый взгляд, совершенно исключали его успех на этой стезе. У чахлого, болезненного Демосфена был тихий голос, плохая дикция, слабое дыхание, стеснительный характер. Кроме того, он страдал нервным тиком – плечо его во время речи непроизвольно подергивалось. Выходить со всеми этими качествами на трибуну народного собрания или суда присяжных – значило быть немедленно освистанным и навеки позабыть о любой карьере. читать дальшеОднако Демосфен не собирался сдаваться. Начался его длительный и тяжелый труд по развитию ораторских способностей. Этот сюжет – как Демосфен буквально «сделал себя из ничего» – стал просто-таки хрестоматийным, о нем просто нельзя не упомянуть, хотя бы в самой краткой форме. Чтобы научиться говорить громче, юноша шел на берег моря во время бури и старался перекричать шум прибоя. Чтобы улучшить дикцию – говорил с набранными в рот камешками. Чтобы выработать хорошее дыхание – поднимался в крутую гору и при этом говорил, пытаясь при этом без передышки произносить длинные фразы – те самые риторические периоды, которыми столь славилось античное красноречие. Чтобы отучить себя от вредной привычки дергать плечом – вешал прямо над ним острый меч (благо в доме отца-оружейника мечи всегда имелись), так чтобы от острия до плеча было не больше одного-двух миллиметров. Дернешь плечом – больно уколешься; со временем привычка сама собой прошла. Днями и ночами, запершись, Демосфен сидел дома, не выходил, как пишет Плутарх, по два-три месяца (Plut. Demosth. 7) – и занимался, занимался, занимался. Упражнялся перед зеркалом, следя за тем, чтобы мимика соответствовала смыслу сказанного. А чтобы не возникал соблазн бросить всё, пойти отдыхать, развлекаться (как-никак молодость брала свое), – выбривал половину головы: в таком виде на улице не покажешься.
И. Суриков «Политики в контексте эпохи. На пороге нового мира»
Эсхин «разоблачал» родственников Демосфена, а чем на это отвечал ему сам Демосфен, в каком свете он представлял биографию сородичей своего оппонента и насколько его сведения соответствовали действительности? Мы видели, что он придумал какую-то совершенно дикую историю, в которой отец Эсхина оказался рабом-колодником, а мать – гнуснейшей проституткой, в то время как на самом деле первый был урожденным гражданином и зарабатывал на жизнь ремеслом школьного учителя (пусть скромный, но достойный удел), а вторая являлась жрицей, хотя и невысокого ранга. Вот так «делали белое черным» великие мастера античного красноречия.
И. Суриков «Политики в контексте эпохи. На пороге нового мира»
О псогосе нам приходилось писать в другом месте и в другой связи: это – «хула, не знающая полутонов, риторический жанр, цель которого – максимально очернить противника, не оставить от его репутации камня на камне, представить дело таким образом, что все в нем – от происхождения до повседневного поведения – противоречит качествам, требуемым от достойного и благонамеренного гражданина». В тех эпизодах афинских судебных речей, где они вступали, так сказать, в «градус псогоса», эти памятники ораторского искусства в наибольшей степени сближались с жанром эпидиктического красноречия и, соответственно, начинали особенно активно применять топосы – «общие места», которые, будучи, подобно шаблонам, применены к конкретным ситуациям, обещали выступающему максимальный успех у слушателей, даже вне зависимости от того, насколько эти шаблоны соответствовали (и соответствовали ли вообще) реальной действительности... читать дальшеЕсли говорить о мужчинах-гражданах, то самыми частыми из порочащих топосов являлись следующие. Топос «предателя», который в зависимости от перипетий внешнеполитической истории, естественно, варьировал. Так, в период Греко-персидских войн был отчеканен штамп «мидизма», причем под последним понимался не только прямой коллаборационизм с державой Ахеменидов, но и любая «предосудительная» близость к персам (в том числе, например, даже подражание им в одежде, прическе и т.п.)... В дальнейшем образ «предателя» приобретал, подобно Протею, самые разнообразные формы, но всегда оставался (даже будучи абсолютно не доказанным по отношению к тому или иному конкретному лицу) едва ли не самым мощным оружием компромата. Топос «варвара», тоже обреченный на успех, ввиду уверенности греков в собственной «первосортности» по сравнению со всеми чужеземцами и вытекающей из этого их заботе о собственной «этнической чистоте». Обвинить политика в том, что его происхождение не является чистокровно греческим – тоже означало поставить серьезное пятно на его репутации. Топос «варвара» употреблялся как в сочетании с топосом «предателя», так и по отдельности - в тех случаях, когда топос «предателя» по той или иной причине не мог быть пущен в ход... Топос «раба», принадлежавший к наиболее позорным – из-за всем прекрасно известного отношения к рабам в античном обществе. Поскольку в классическую эпоху понятия «варвар» и «раб по природе» фактически уравнивались,«варварский» и «рабский» топосы часто соседствуют, перетекают друг в друга... Что же касается представительниц «слабого пола», то «варварский» и «рабский» топосы к ним тоже охотно прилагали. Топос «предателя» был к ним применим в значительно меньшей степени, зато имелся специфически «дамский» топос. Это – топос «непорядочной женщины». В V в. до н.э. мы встречаем его применительно, например, к Эльпинике (сестре Кимона), к знаменитой Аспасии... Топос заключался, разумеется, в том, что женщина, которую нужно было опорочить, «уличалась» в том, что она вела развратную жизнь.
И. Суриков «Политики в контексте эпохи. На пороге нового мира»
Научная работа совершенно не обязана быть скучной; эта дурная тенденция, культивировавшаяся плохими немцами (именно плохими, третьестепенными, кто скажет, что Дройзен или Моммзен писали скучно?), не достойна подражания.
И. Суриков «Политики в контексте эпохи. На пороге нового мира»
Что же касается Агесилая, тут весьма характерен следующий пассаж Плутарха: «Агесилай во всем прочем строго придерживался законов, но когда дело касалось дружбы, считал неукоснительную приверженность справедливости пустой отговоркой. Так, передают, что им была написана карийцу Гидриею записка следующего содержания: “Если Никий невиновен – отпусти его, если он виновен – отпусти его из любви к нам; итак, отпусти его в любом случае”. Вот как по большей части относился Агесилай к друзьям» (Plut. Ages. 13).
И. Суриков «Политики в контексте эпохи. На пороге нового мира»