Ну вообще дыбр-то не так уж и плох, как показалось вначале. То ли его улучшили, то ли я подобрел Главное общую ленту не читать - там какие-то пиздострадальцы сплошь. И не писать в нее.
Б. Н. Флоря Россия и восточнославянские земли Польско-Литовского государства в конце XVI - первой половине XVII в. Политические и культурные связи.
Обзор взаимоотношений русского государства и русского населения Польши-Литвы с конца XV века и до начала восстания Хмельницкого. Отдельно радует терминология, Борис Николаевич практически изжил все эти украины-белоруссии - русский народ, русский язык, русская культура.
читать дальшеДо Смуты читать дальшеНациональное и культурное единство русского народа, разделенного политическими границами, сохранялось. Представление о единстве русского населения по обе стороны границы, о принадлежности его к одному народу, говорящему на одном языке, было характерно и для внешних (польских) наблюдателей. Сохранению этого единства способствовали и общая вера и сохранение памяти об общем существовании в рамках Древнерусского государства. Память о последнем поддерживалась не только чтением летописей, но и благодаря влиянию героического эпоса о Владимире киевском и его богатырях, выходцах из разных городов Древней Руси (Илья Муромец, ростовец Алеша Попович и пр.). В то же время, со второй половины XV в. прослеживается действие факторов осложнявших поддержание связи между разделенными частями русского народа. Первым из них стало отделение церковных учреждений Польши и Литвы от общерусской митрополии в Москве и образование новой Киевской митрополии. Это привело к разрыву официальных и ослаблению прочих межцерковных связей (хотя определенные культурные контакты и сохранялись)* - не сохранилось никаких свидетельств о контактах иерархов обеих митрополий в конце XV - XVI в. и очень мало сообщений о поездках делегаций духовенства из одной митрополии в другую. Поездки монахов некоторых киевских монастырей в Москву в XVI в. были связаны с имущественными вопросами (желанием получить доходы от имений оказавшихся на территории Русского государства или компенсацию за них). Во второй половине XVI в. к церковному разделению добавились многолетняя Ливонская война и художества Ивана Грозного, о которых в Польше - Литве знали из рассказов и сочинений беженцев и прочих публицистических и исторических трудов. Определенную роль сыграла также Люблинская уния, приведшая на первом этапе к улучшению положения русского населения отторгнутых от Литвы Киевщины, Волыни и Брацлавского воеводства. После разрыва с Вильной главной силой в регионе в первые десятилетия после унии стала местная русская знать, что создавало благоприятные условия для крупных культурных инициатив в интересах русского народа. Русские государи, начиная с Ивана III, претендовали на все русские земли входившие в состав Литвы и Польши, считая их своей «отчиной» и одновременно претендуя на роль защитника православного народа от иноверцев. Само русское население Польши-Литвы в этот период в целом сохраняло лояльность своим государям - православие не подвергалось еще гонениям и его положение даже улучшилось в связи с утверждением в Польше-Литве режима довольно широкой веротерпимости. Улучшилось и положение верхушки русского населения - православной знати и шляхты, уравненной в правах с католиками и получившей соответствующие права и привилегии. Городское русское население во многих случаях пользовалось преимуществами предоставляемыми городским самоуправлением. Русская шляхта и мещане, таким образом, не имели значимых стимулов стремиться под власть русских государей. В последней трети XVI в. традиционное единство духовной жизни на русских землях Речи Посполитой оказалось в значительной мере нарушено с переходом части шляхетства, городского населения и духовных лиц в католицизм и протестантизм различных толков. Активность католиков и протестантов вызвала соответствующую реакцию образованной части русского общества - представителей православной знати, духовенства, городских братств. Были приняты меры по повышению образовательного уровня духовенства и народа, укреплению духовной связи общества с традициями восточного христианства и пр. Появились новые учебные заведения - «академия» в Остроге, школы львовского и виленского братств, были налажены подготовка и издание букварей и грамматик, выпущены славянские издания Нового Завета и Библии, переводились и издавались сочинения отцов церкви (Иоанна Златоуста - «Маргарит», «Новый Маргарит», Василия Великого - «Книга о постничестве» и пр.), создавались и печатались полемические сочинения антикатолического и антипротестантского характера и пр. Главным центром всей этой активности стал Острог - «столица» князей Острожских и кн. Константина Острожского, фактического лидера православной общины Речи Посполитой. Русские книги «литовской печати» с этого времени начинают распространяться и на территории Русского государства, оказывая соответствующее влияние на его общество. Брестская уния 1596 г. положила начало радикальным переменам в отношениях православного населения и польско - литовского государства. Большинство православных унию не признало, отказавшись подчиняться власти епископов - униатов и оказавшись в положении приверженцев некоего непризнанного вероисповедания, все чаще подвергавшихся мерам административного воздействия со стороны поддерживавшего унию государства.
Новым фактором во взаимоотношениях России и русского населения Речи Посполитой во второй половине XVI в. сделалось казачество. Отношения с казаками - «черкасами» были весьма неоднозначными - идущая одновременно с обеих сторон реколонизация Дикого поля приводила к многочисленным пограничным столкновениям (за которыми нередко стояли польские магнаты), в поисках добычи отряды черкасов совершали нападения на приграничные русские земли (разорение Воронежа в 1590 г. и пр.). В то же время, в последние десятилетия шестнадцатого века русские власти начинают активно привлекать черкас на свою службу и последние делаются заметной частью русских военных сил на южной границе. С середины XVI в. устанавливаются и определенные связи с казаками действующими против татар на Днепре и их лидерами (кнн. Дм. Вишневецкий и Б. Ружинский). С начала 90-х гг. XVI в. сложившееся на Днепре объединение казаков - Запорожское войско уже само ищет контактов с Москвой, предлагая службу против татар в обмен на царское жалованье. В 1596 г., в ходе восстания Наливайко, обсуждался уже и вопрос об уходе на территорию Русского царства. В последней трети XVI в. заметным становится выезд шляхты (видимо в основном мелкой и малоимущей) на русскую службу и к началу следующего века «служилая литва» была уже достаточно распространенным явлением. Таким образом, к началу XVII в. происходит существенное расширение культурных и прочих контактов между двумя частями русского народа, «Россия становится страной, с которой представители разных слоев западнорусского общества начинают связывать свои надежды и ожидания... появляются люди, занимающие в западнорусском обществе далеко не последнее место, которые начинают искать помощи и поддержки России для борьбы с теми трудностями, с которыми они сталкиваются в собственной стране».
* Агиографические сочинения и летописи, созданные в Русском государстве уже после разделения митрополий имели определенное хождение и в Польше - Литве - они обнаруживаются в составе монастырских библиотек, сочинения западнорусских авторов демонстрируют их знакомство с упомянутыми текстами и пр.
Смутное время читать дальшеКазаки-черкасы приняли активное участие в событиях Смутного времени, действуя в составе армий самозванцев, королевской армии и самостоятельно. Русские источники достаточно четко отличают их от «польских и литовских людей» (среди которых фактически тоже было полно русских) соотнося скорее с «русскими ворами». «Подвиги» черкасов (в первую очередь разорения церквей и монастырей), особенно самостоятельные, начиная с 1611 г., создали им репутацию не только грабителей и разбойников, но и врагов православной веры. Уже в сообщении о разорении Вологды в сентябре 1612 г. они фигурировали как «разорители православной веры и креста Христова ругатели». Возникшие было (на фоне обострения отношений казачества с польскими властями) у русского правительства в 1615 - 1617 гг. надежды на восстановление прежних связей с запорожцами не оправдались. Последние предпочли договориться с польским правительством и присоединились к походу Владислава на Москву, запятнав себя новыми преступлениями и еще больше укрепив уже сложившуюся репутацию. В целом, события Смуты резко ухудшили отношение властей и жителей Русского государства не только к латинянам, но и к русскому населению Речи Посполитой.
От Смуты до Смоленской войны читать дальшеВ 1620 г. православным Речи Посполитой удалось восстановить православную Киевскую митрополию и соответствующую иерархию. Польские власти ее не признали, что привело к новому обострению отношений православного населения (прежде всего казачества) и властей Речи Посполитой. Церковные иерархи Киевской митрополии в этих условиях стремились к установлению отношений с русскими властями и патриархией. Новый киевский митрополит Иов Борецкий уже в 1621 году направил грамоты царю Михаилу и патриарху Филарету (принятые впрочем довольно холодно). В 1622 году с посланиями к царю и патриарху обратился перемышльский епископ Исайя Копинский, позднее, в 1624 году, контакт с Москвой установили турово-пинский епископ Авраамий и луцкий и острожский Исаакий Борискович, в 1625 году - львовский епископ Иеремия Тиссаровский (владимирский епископ Иосиф Курцевич в 1625 г. вынужден был бежать в Россию, где был принят с большим почетом). Послания православных иерархов содержали резкое (в разной степени) осуждение преследований православной церкви в Речи Посполитой, последней, в качестве идеала, противопоставлялось Русское государство, от которого ждали поддержки и помощи. Помимо церковных иерархов за поддержкой и помощью в Москву в первой половине 20-х стали все чаще обращаться различные православные обители Киевской митрополии, почти исключительно малороссийских - церковные учреждения ВКЛ контактов с Русским государством по-прежнему не поддерживали. Запорожцы уже в 1620 г. предприняли попытку восстановить отношения с Москвой в прежнем формате, прислав посольство с предложением службы и просьбой о жалованье. Оно было принято довольно холодно - царь послов не принял, присланных пленных татар отослали в Крым, запорожцам дали лишь «лехкое жалованье» - всего 300 руб. Таким образом, в первой половине 20-х годов интенсивность контактов России и православного духовенства Киевской митрополии резко возросла, однако связь с казачеством и православной шляхтой практически отсутствовала. Автор объясняет это разницей в положении перечисленных групп в Речи Посполитой. Православная шляхта воспринимала Брестскую унию как покушение на свои свободы и права - в первую очередь на право коллективного патроната над православной церковью Киевской митрополии. Этим объяснялось ее активное участие в движении за восстановление православной иерархии. Однако сама шляхта гонениям не подвергалась и в остальном была вполне довольна своим положением в Речи Посполитой, рассчитывая решить все спорные вопросы в рамках существующей системы. Аналогичную позицию в целом занимала верхушка казачества (пока еще в целом уверенно контролировавшая основную массу казачества), также претендовавшая на коллективный патронат над возрожденной православной церковью - несмотря на все проблемы во взаимоотношениях с властями Речи Посполитой эти люди обладали достаточно прочным положением и рассчитывали на его укрепление в рамках существующей системы. В наиболее тяжелом положении оказалось православное духовенство - политика властей Речи Посполитой угрожала самому его существованию, оно все больше подвергалось гонениям и преследованиям и более всего нуждалось в поддержке и помощи.
К середине 20-х отношения казаков с властями Речи Посполитой резко обострились, вылившись в итоге в прямое вооруженное столкновение (восстание 1625 года). Радикализировалась и позиция киевской митрополии - прибывший в Москву посланец митрополита, луцкий епископ Исаакий Борискович, в январе 1625 г. предлагал русским властям прямо вмешаться в ход событий и присоединить русские земли Речи Посполитой, обещая при этом поддержку казаков. Подобные предложения привозили позднее в русскую столицу и другие посланцы митрополита. Однако Москва на вмешательство не пошла, вероятно скептически оценивая его перспективы и совершенно не доверяя казакам, насчет настроений которых у нее имелась сведения и из других источников. Подобная позиция в итоге оказалась правильной - не только верхушка, но и основная масса казаков к разрыву с Речью Посполитой оказалась не готова, предпочтя договориться с поляками (Куруковский мир). Отказ от вмешательства не повлиял на отношение Москвы к самому киевскому митрополиту, оставшемуся весьма теплым.
Вопреки ожиданиям православных иерархов, после усмирения казаков возрожденная православная церковь и ее руководство не подверглись репрессиям (миролюбие польских властей в значительной мере объяснялось видимо начавшейся войной со шведами и уходом коронной армии в Пруссию) и во второй половине 20-х митрополит Иов проявил некоторую склонность к компромиссу с польскими властями. Под влиянием части православной шляхты и окружения нового киево-печерского архимандрита П. Могилы он начал было склоняться к соглашению с униатами, однако столкнувшись с резко отрицательным отношением казачества и киевской шляхты к подобным перспективам от компромисса с униатами отказался (1629 год) и в дальнейшем «шатости» уже не проявлял. На отношениях с Москвой колебания митрополита не сказались. Контакты между духовными лицами Киевской митрополии и Русским государством во второй половине 20-х годов сделались еще более интенсивными - в Россию регулярно ездили разнообразные религиозные делегации и выезжали «на житье» духовные лица. Почти все они въезжали в Россию через Путивль и фиксировались местными воеводскими книгами. «Режим допуска» и размер и характер жалованья, получаемого прибывавшими «посольствами» (посланцев могли пропустить в Москву или оставить в Путивле, жалованье им дать в Москве или в Путивле из местных доходов и т. д.), характеризовали отношение русских властей к различным духовным центрам Киевской митрополии. Наиболее тесные связи поддерживались с монастырями Левобережья (Густынский, Мгарский) и Киевщины (Киево-Печерский, Николо-Пустынский и пр.), регулярно получавшими «пропуск» в Москву и хорошее жалованье, монахи этих обителей часто переселялись в Россию. Монастыри Среднего Поднепровья (чигиринский Троицкий, Терехтемиров, каневский Успенский) также пытались найти поддержку у русских властей, но особенно теплого приема не встретили (их представителей не пускали дальше Путивля). Из монастырей Волыни, Подолии и Русского воеводства лишь некоторые пытались вступить в контакт с русскими властями, что было вероятно связано с позицией их светских патронов - волынской шляхты и пр., подобных контактов не приветствовавших. К концу 20-х интенсивность контактов церковных учреждений Киевской митрополии с Москвой начала падать - монастыри не встретившие радушного приема новых попыток установить контакт видимо предпринимать не хотели. По-прежнему почти отсутствовали контакты с церковными учреждениями ВКЛ: в 1625 - 1629 гг. зафиксированы только две поездки - представителей Брагинского монастыря и Виленского братства. Вероятно и здесь свою роль играла позиция светских патронов православных учреждений, еще более значимая для опекаемых в условиях ВКЛ, куда более тяжелых чем малороссийские. Во второй половине 20-х период в Россию переселилось несколько десятков старцев монастырей Киевской метрополии. После расспроса на патриаршем дворе в Москве их направляли на исправление в монастырь (иногда даже перекрещивали или перепостригали), а после исправления на житье (от исправления и прочего могли избавить весомые для Москвы рекомендации). Некоторые из них позднее занимали заметное место в церковной иерархии. Ко второй половине 20-х годов относится и известная кампания по запрету литовских книг. Автор не разделяет мнения А. Булыкина о связи кампании с планами создания в Речи Посполитой униатского патрирхата и объясняет ее общей консервативно-охранительской политикой русской патриархии в этот период. Чистота веры православных Речи Посполитой, живущих среди иноверцев разного рода, вызывала у московской патриархии сомнения и эти сомнения со временем распространились видимо и на «литовскую» православную книжность. Первые инциденты имели место в мае 1623-го (воеводам пограничной Вязьмы предписано «не велеть» местным жителям покупать книги у литовских людей) и осенью 1626-го (вышел царский указ, предписывавший не разрешать торговлю «литовскими» книгами до их проверки в Москве, два киевских книготорговца высланы из России, вместе с привезенными книгами), однако развития они не получили. Непосредственным толчком к запрету литовских книг послужила видимо история с изданием в Москве «Большого катехезиса» видного киевского книжника Лаврентия Зизания (конец 1626 - начало 1627 гг.). Московские справщики обнаружили в тексте Зизания неприемлемые, на их взгляд, элементы католической и протестантской теологии. Сам Зизаний с поправками справщиков (фактически патриарха Филарета) не согласился и вел себя вызывающе. Позднее патриархия (вероятно по чьей-то подсказке) обратила внимание и на изданное еще в 1619 г. и известное и в России «Учительное Евангелие» Кирилла Транквиллиона-Ставровецкого. Изучение текста книги (октябрь - ноябрь 1627) выявило влияние на автора католической догматики, к тому же выяснилось, что сама книга была осуждена собором епископов Киевской митрополии, а автор ее успел стать униатом. Реакцией на эти события, продемонстрировавшие сомнительность текстов даже видных православных книжников Речи Посполитой, стали указы изданные в октябре и ноябре 1627 г. Первый запрещал ввоз в Россию литовских печатных и письменных книг, указ от 25 ноября 1627 г. предписывал изъять и сжечь книгу Транквиллиона, а также переписать все литовские печатные и рукописные книги, имевшиеся в церквях и на дворах и выслать росписи в Москву. Позднее эти книги вероятно предполагалось конфисковать (заменив московскими изданиями). Фактически конфискации были проведены видимо только в пограничных Путивле и (частично) Рыльске, ограничения на ввоз литовских книг соблюдались еще в 1630 - 1631 гг. Таким образом, большая часть ранее попавших в Россию «литовских» книг осталась у владельцев, однако ввоз новых на некоторое время оказался затруднен, что привело к некоторому ограничению культурных контактов. Несмотря на все проблемы, это время (20-е - начало 30-х годов) стало важнейшей эпохой во взаимоотношениях России и русского населения Речи Посполитой. Именно в этот период оформились (прежде всего усилиями киевской митрополии) идейные основы объединения русских земель в едином Русском государстве. В исходивших от митрополии текстах было обосновано положение о Речи Посполитой как о добровольном объединении народов, в котором каждому из них гарантированы традиционные права. Попрание их властью давало пострадавшему народу законное право на отделение. В окружении киево-печерского архимандрита Захарии Копыстенского были созданы исторические тексты, в которых Древнерусское государство выступало как общий предок Русского государства и русских земель Речи Посполитой. Разработанные в 20-х годах представления стали важной частью сознания образованных верхов русского населения Речи Посполитой (и уже в середине века их излагал от собственного имени Богдан Хмельницкий).
Контакты с запорожским казачеством возобновились в 1625 г. (о прощении казаков просил и посол митрополита Иова Исаакий Борискович), они снова начали эпизодически получать жалованье за службы, однако в целом активность казаков (поддержка Шагин-Гирея в Крыму и османского претендента Александра Ахии) не очень вписывалась во внешнеполитический курс Москвы, направленный на сколачивание антипольской коалиции (включающей и Турцию и Крым). Возвращение коронной армии в Поднепровье после окончания войны со шведами (сопровождавшееся насилиями над населением, нападениями на православные церкви и монастыри и пр.) привело к новому обострению ситуации - в 1630 году казаки вновь восстали против поляков. В ходе восстания обозначился, наметившийся уже в ходе прежнего выступления, раскол среди казачества - часть реестровых казаков примкнула к коронной армии, а ведущую роль в выступлении играли казаки нереестровые. Коронная армия действовала не слишком удачно и полякам пришлось пойти на компромисс (Переяславское соглашение).
Смоленская война читать дальшеКиевский митрополит Иов умер в марте 1631 г., его место занял Исайя Копинский (до этого формально архиепископ Смоленский и Черниговский), продолживший линию Иова на тесное сотрудничество с Москвой. Отношения между казачеством и властями Речи Посполитой продолжали оставаться напряженными и русское правительство, в свете надвигающейся войны, рассчитывало привлечь его на свою сторону - с помощью киевской митрополии. Эти надежды, как и в прошлый раз, не оправдались. Автор объясняет это особенностями мировоззрения казаков - при оформившимся уже общем отрицательном отношении к польско-литовскому государству (власть в нем находится в руках «ляхов», желающим уничтожить казачество, подчинить русский народ и навязать ему «ляцкую веру») у них сохранялась вера в существование в верхах Речи Посполитой сил дружественных русскому народу. Олицетворением этих сил выступал в первую очередь королевич, а затем и король Владислав. Избранный осенью 1632 г. королем Владислав казалось оправдал эти надежды - избирательный сейм принял т. н. «Пункты успокоения» (признававшие за православными право на собственную церковь, школы, типографии и пр.), которые новый король обязался соблюдать. Это произвело соответствующее впечатление на запорожских казаков - войско, поначалу воздерживавшееся от участия в начавшейся осенью 1632 г. войне, уже в начале 1633 г. присоединилось к польско-литовской армии. Основные силы запорожцев действовали вместе с польской армией под Смоленском. Помимо этого казаки предпринимали и самостоятельные нападения на русские города - Белгород, Севск, Стародуб, Калугу. Серьезные перемены произошли и в позиции киевской митрополии. Митрополит Исайя из-за перемен в польской политике лишился поддержки казаков и духовенства и весной 1633 г. был низложен киево-печерским архимандритом Петром Могилой, ставшим новым митрополитом при поддержке поляков. Таким образом, надежды русского правительства на содействие казаков и православного духовенства в начавшейся войне с Речью Посполитой, мягко говоря, не оправдались, что наложило отпечаток на отношения с ними в последующие годы.
От Смоленской войны до восстания Хмельницкого читать дальшеИнтенсивность контактов между Россией и духовенством Киевской митрополии во второй половине 30-х годов резко сократилась. Почти прекратились поездки духовных лиц за милостыней - с одной стороны, некоторое улучшение положения православной церкви Речи Посполитой сократило потребность в помощи, усилился контроль властей за такими поездками, с другой - негативное отношение русских властей к новому киевскому митрополиту распространялось и на духовенство его митрополии. Инициатором восстановления связей в 1635 и 1637 гг. пытался выступить сам П. Могила, однако отклика эти попытки не нашли. Определенные перемены наметились начиная с 1639 г. - киевский митрополит содействовал миссии Б. Дубровского, посланного в Молдавию по делу самозванца выдававшего себя за сына Василия Шуйского. Позднее в том же году в Москву было направлено большое посольство, просившее помощи для киевских монастырей (оно было принято, но довольно сдержанно). Как считает автор, восстановление отношений с Москвой лояльный Владиславу киевский митрополит рассматривал как способ повысить престиж и значимость своей кафедры внутри Речи Посполитой, тем более, что это в целом соответствовало общему курсу короля на сближение с Россией. Позднее контакты митрополии и Москвы сделались более интенсивными, пика наметившееся потепление достигло к 1646 г. (как и русско-польское сближение в целом). Развития оно впрочем не получило - в январе 1647 г. П. Могила умер, его преемник Сильвестр Косов был фигурой менее самостоятельной, да и наметившийся было русско-польский союз не состоялся. Восстановление контактов между митрополией и Россией способствовало и возобновлению связей её монастырей с русским государством. В России снова стали появляться делегации малороссийских монастырей и некоторых обителей ВКЛ (оршанский Кутеин, дорогобужский Бизюков монастыри) просившие денег, священных сосудов и, гораздо активнее чем раньше, книг московской печати. С другой стороны и русские церковные и светские власти проявляли все больший интерес к западнорусской книжности. Таким образом, политические связи между Киевской митрополией и Москвой, ранее весьма тесные, в 30-40-х годах сошли на нет, однако в прочих отношениях ближе к концу рассматриваемого периода наметилось возвращение к ранее существовавшим нормам.
Если духовенство Киевской митрополии было более-менее удовлетворено новым курсом польских властей в духе «Пунктов успокоения» (характерно, что киевская митрополия не поддержала очередное казачье восстание, как всегда делала раньше), то казаки опять остались в дураках. По окончании Смоленской войны польское правительство вернулось к прежней политике стеснения их вольностей (сокращение реестра и т. д.). Это привело к новому восстанию в 1637 - 1638 гг. Оно вновь продемонстрировало наличие раскола среди самого казачества (присоединение части реестровых к полякам, убийства старшины повстанцами) и отличалось от предыдущих большими масштабами и ожесточением - в восстание оказалось вовлечено и неказацкое население, происходили убийства представителей администрации, шляхты, евреев-арендаторов, на которые поляки, в свою очередь отвечали массовыми репрессиями против казаков и прочих жителей русских земель. После провала восстания на сопредельные территории русского государства устремился поток беженцев. Парадоксальным образом произошедшее не повлияло на веру казаков в доброго короля Владислава - в своих бедах они винили магнатов, прежде всего - С. Конецпольского, ставшего своеобразным олицетворением сил зла. Часть запорожцев активно участвовала в азовской эпопее вместе с донскими казаками. С середины 40-х отношения с запорожцами, вроде бы несколько наладившиеся на фоне вышеуказанного восстания и обороны Азова, вновь стали портиться - лишившиеся возможности ходить в грабительские морские походы из-за закрытия Днепра и Дона казаки принялись нападать на пограничные русские территории. Нападения приобрели широкий размах - казацкие отряды доходили до Тамбова и Козлова, и нередко совершались совместно с крымскими татарами (казаки брали добычу, татары - полон). Серьезных изменений в отношениях русского государства и казачества таким образом не произошло, несмотря на обострение социальных конфликтов на русских землях Речи Посполитой. Казаки по-прежнему верили в возможность нормального существования в рамках существующего порядка - с помощью воображаемых могущественных друзей внутри самой Речи Посполитой.
Восстание Хмельницкого читать дальшеВера в воображаемых друзей внутри Речи Посполитой сохранялась у казаков и в начале восстания Хмельницкого. Как и ранее, Речь Посполитая в этой картине мира выступала в качестве арены борьбы двух сил - злых «ляхов»-магнатов и «доброго» короля Владислава и его сторонников (среди которых первое место занимали литовские Радзивиллы и вообще Литва). Эти заблуждения в определенной мере разделяли видимо даже лидеры восставших, включая Хмельницкого. Свое будущее казаки по-прежнему связывали с Речью Посполитой, но не теперешней, а изменившейся - страной в которой власть магнатов будет сокрушена, а права и вольности казачества гарантированы. В соответствующем духе формулировались даже первые предложения Хмельницкого русскому правительству в июне 1648 г. - речь шла не о переходе под власть России, а о занятии русских государем опустевшего польского трона и преобразовании Речи Посполитой в желаемом казаками духе. Смерть Владислава положила конец связанной с ним легенде, однако прежние представления еще какое-то время сохранялись - определенные надежды связывались даже с избранным королем Яном Казимиром, несмотря даже на то, что в казачьей мифологии он прежде играл роль злого альтер эго своего брата, ставленника панов и ксендзов. Надежды на сотрудничество с королем (как и на поддержку или хотя бы нейтралитет Литвы) развеялись только к весне 1649 г. и с этого времени Хмельницкий ориентировался уже на военно-политический союз с Россией, с переходом под верховную власть русского государя (не находя впрочем долгое время отклика у русских властей). Киевская митрополия, руководимая людьми круга покойного Могилы, поначалу сохраняла лояльность Речи Посполитой и нового восстания не поддержала. Однако, в сложившихся условиях, лишившись покровительства православных магнатов и шляхты, она вынуждена была искать взаимопонимания с Запорожским войском, ориентирующегося теперь на сближение с Россией.
«Литва» на русской службе читать дальшеОтряды (пешей) «литвы» на русской службе имелись уже в 20-х годах XVI в. Позднее появляются и упоминания о конных отрядах, так, в 1591 г. с татарами Казы-Гирея должны были травиться головы и ротмистры «с литовскими и немецкими людьми». Особенно массовым выезд «литвы» стал видимо по окончании Ливонской войны - летом 1582 г. например давали корм «выезжим литовским людям» - ротам Тимофея Севрютцкого (91 чел.) и Матьяша Мизина (79 чел.). К концу века на русской службе находились иноземские отряды / роты из «немцев», поляков, греков и пр. (по Маржерету всего ок. 2 500 чел., с денежными окладами от 12 до 60 руб. и поместьями). Уже в нижегородских писцовых книгах 1571/72 г. упоминаются поместья неких «панов», часть из которых именуется «нововыезжими». В нижегородских актах 1591 - 1610 гг. содержатся сведения о поместьях 23 служилых литвинов. Сохранились и упоминания о подобных поместьях в Вологодском, Суздальском, Углицком уездах и Мещере. В ходе Смуты «литва» продолжала выезжать на русскую службу, так, в книгах Казенного приказа (где платили жалованье за «выезд»), в 1613 - 1614 гг. зафиксировано 63 выходца из Речи Посполитой. Часть из них была пахоликами, но имелись и шляхтичи и 2 ротмистра - Станислав Граевский и Савва Бахмет. Выезжали иногда целыми отрядами (ротмистр Павел / Бальцер Хмелевский при осаде Москвы Вторым ополчением), переходили в ходе боевых действий (из армии Владислава в 1618 г.), иногда прямо в бою. После Деулинского перемирия не захотели возвращаться на родину и многие пленные и прочие выходцы из Речи Посполитой, оказавшиеся в годы Смуты в России. Выезды продолжались и после Смуты. Служилые иноземцы делились на «литву» старого (до Смуты) и нового выезда, часть из них была поверстана поместными и денежными окладами, остальные получали кормовые деньги. Выехавшие католики и прочие иноверцы часто переходили в православие, что расширяло возможности для интеграции в «московское» общество. На русской службе оставались и иноземские отряды / роты - уже в 1613 - 1614 гг. в Туле было собрано 350 чел. «литвы и немец», в 1615 г. против Лисовского предписывалось собрать 602 чел. «литвы» и «немцев» прежнего выезда, поместных и кормовых. На 1624 - 1625 гг. имелось 6 иноземских рот, из которых «литва» служила в трех - Матвея Халаима и Николая Любомирского (поместные «поляки» и «литва» старого выезда) и Григория Врославского (кормовые «поляки» и «литва» старого выезда). В 1627 г. к ним добавилась новая рота Прокофия Кремского (кормовые поляки, греки и пр. нового выезда). В 1630 г. роты были переформированы, дабы выровнять их численный состав (по 100 чел.) и упорядочить этнический. После переформирования общее число рот увеличилось до 11, поляки и литва служили в шести из них - роте Михаила Желиборского (бывшей М. Халаима, поляки и "литва" старого выезда), роте Якова Рогановского (бывшей Любомирского, поляки и "литва" старого выезда), роте Михаила Барышевского (бывшая Врославского, «литва» и прочие не-«немцы»), рота Прокофия Кремского (поляки и «литва» нового выезда) и ротах Николая Врославского и Христофора Рыльского («литва»). Помимо этих формирований много «литвы» служило по городам - на 1625 г. в Казани «литвы и поляков» 81 чел., в Свияжске «литвы, черкас и пахолков» - 48 чел., в Тюмени «литвы и черкас конных» - 93 чел., в Тобольске - 102 чел. «конной литвы» и т. д. Основной причиной выезда шляхты и до Смуты и после был видимо материальный фактор - в Польше - Литве у нее было больше прав, но малоземельные / безземельные шляхтичи не могли их реализовать и рассчитывали занять более прочное положение в Русском государстве. Часть выезжала по личным причинам, в том числе и из-за уголовного преследования. В начале XVII в. к этому добавился религиозный мотив - православные шляхтичи (иногда люди достаточно заметные - в 1626 г. выехал например Андрей Бернацкий, шурин Иосифа Курцевича и видный представитель волынской шляхты) хотели жить в православном государстве. В последующие годы в положении служилой «литвы» принципиальных изменений не произошло. Ряды ее пополнялись за счет новых выездов и детей самой «литвы». Часть «литвы» служила в иноземских ротах, число литовских рот к 1641/42 г. возросло до 9 (из них три «старого выезда»), в них числился (не считая офицеров) 901 чел. Остальная «литва», как и раньше, служила по городам, однако в росписях обычно писалась вместе с черкасами и численность ее определить трудно. Как и ранее, часть «литвы» была верстана поместным и денежным окладами, но большая часть получала корм.
Черкасы на русской службе читать дальшеКазаки - черкасы на русской службе появляются в последние десятилетия XVI века. В 1589 г. служилые черкасы упоминаются в Путивле и Ливнах, в 1593 г. - в Рязани, в 1609 г. - в Туле и пр. Отряды черкас участвовали в штурме Ивангорода в 1590 г, борьбе с Казы-Гиреем в 1591 г., основании Валуек в 1599 г. и пр. Ж. Маржерет в своем сочинении сообщает о 3 000 - 4 000 черкасов на царской службе. Отряды черкасов сохраняли видимо определенную внутреннюю автономию - имея своих атаманов и пр. и получали достаточно высокое жалованье (см. ниже). Сложившаяся до Смуты система организации и службы черкас сохранялась и позднее - в разрядной росписи 1616 г. отмечены служилые черкасы Переяславля-Рязанского (32 кормовых), Михайлова (40 чел.), Дедилова (25 чел.). Существенного пополнения их ряды в ходе Смуты видимо не получили (хотя в Пронске в 1619 г. отмечено 20 черкас «нового выезду»). Крупнейшим пополнением стал перешедший зимой 1618 - 1619 гг. на русскую службу из войска Сагайдачного полк Ждана Коншина (600 чел.). Полк был разослан на службу по городам, в первую очередь поволжским - в Казань и Н. Новгород (по 100 чел.), Арзамас и Астрахань (по 50 чел.), а также в Ярославль, Кострому, Коломну, рязанские города (больше всего в Шацк - 50 чел.) и пр. Жалованье этим черкасам было установлено сначала против стрельцов (2 - 4,5 руб.), а с апреля 1619 г. - «против черкас старого выезда» (5-6 руб. + хлеб). На 1625 г., помимо рязанских городов, черкасы отмечены в 13 городах Поволжья (больше всего в Казани - 220 чел.) и некоторых городах Западной Сибири - в Тюмени («черкас конных» - 93 чел., «пеших казаков и черкас» - 68 чел.), Кузнецком остроге (17 конных черкас). Таким образом, в 20-е годы XVII в. служилые черкасы были уже достаточно привычным явлением для русского общества, но были небольшими группами разбросаны на большой территории. В росписях 1635 - 1636 гг. черкасы как правило не выделяются отдельной группой, а пишутся вместе с «литвой», что затрудняет определение их численности. Так, в Казани «литвы и черкас» отмечено 133 чел., в Астрахани - 84 чел., в сибирских городах «литва и черкасы» отмечены в Тобольске, Тюмени, Таре, в Пелыми черкасы сведены в одну группу с вогульскими новокрещенами. При этом в сибирских городах отмечены отличные от черкас «литовского списка казаки» (31 в Тобольске, 23 в Тюмени, 53 на Таре), вероятно недавние переселенцы в Россию. Как особая группа черкасы выделены в росписи 1635 г. только в рязанских городах. На 1635 г. в Туле черкас и днепровских казаков - 153 чел. (на 1624 г. черкас - 116), в Дедилове - 35 (на 1622 - 37), Михайлове - 75 (на 1622 - 59), в других рязанских городах черкасы как особая группа не отмечены. С 1635 г. число переселенцев-черкас приходящих из Речи Посполитой начинает возрастать. Воеводам русских пограничных городов предписывалось самим черкасов на нашу сторону не перезывать, но переходящих обустраивать. В этот период вырабатываются и нормы обращения с переселенцами, использовавшиеся и позднее, когда переселение стало массовым. Поначалу переселенцы для определения их статуса отправлялись в Москву, позднее решение этой задачи было доверено местным властям. Переходившие казаки поначалу приравнивались к детям боярским - им назначался поместный и денежный оклад (+ жалованье за выход, деньги для «селитьбы» и продовольствие), «мещан» было велено селить на посаде и давать льготу на три года. Уже на этом этапе с переселенцами возникали сложности - русские власти стремились обеспечить их землей, чтобы черкасы кормили себя сами и не претендовали на хлебное жалованье, а часть казаков, привыкших жить разбоем и промыслами, землю пахать не желала, желая служить за денежное и хлебное жалованье. Возникали проблемы и с организацией службы - в России она должна была вестись под руководством и по указаниям воеводы, у него же нужно было просить разрешения для ухода на промыслы (охоту, ловли), казаки же стремились ходить в степь как привыкли - по собственному разумению и т. д. Не прижившиеся на русской службе черкасы пытались вернуться обратно в Польшу-Литву, что русскими властями квалифицировалось как тяжкое преступление - измена. После поражения восстания 1637 - 1638 гг. на русскую территорию хлынул поток беженцев - черкасы приходили уже не мелкими группами по нескольку или нескольку десятков человек, а сотнями и тысячами (в официальной переписке русских и польских властей общая численность переселенцев оценивалась в 20 000 чел.). В результате, число черкас в южных пограничных городах резко увеличилось, они появились во множестве новых городов, включая пограничные с Речью Посполитой территории, где ранее русские власти их селить видимо опасались. В конце 30-40-х годах служилые черкасы имелись в Белгороде, Валуйках, Воронеже, Ельце, Карачеве, Коломне, Короче, Костенках, Кромах, Курске, Ливнах, Новосиле, Орле, Пронске, Рязани, Тамбове, Торопце, Туле, Усерде, Хотмышске, Черни, Чугуеве, Шацке, Яблонове, Осколе, Михайлове, Рыльске, Севске, Путивле, Козлове. Крупные поселения черкас в эти годы образовывались очень быстро, так, в основанной в 1638 г. Короче изначально было поселено 180 черкас, весной того же года к ним добавилось еще 40 из Белгорода, а в марте апреле 1639 г. - еще 111 чел., пришедших «с литовской стороны». В связи с резким увеличением числа черкас жалованье им теперь (с лета 1638?) в большинстве случаев давалось не против детей боярских, а против приборных людей. Часть атаманов, есаулов и сотников продолжала верстаться поместными и денежными окладами, основная же масса переселенцев получала денежные оклады в 5 - 7 руб. (атаман - 7 руб., есаул / сотник - 6 руб. казак - 5 руб.) + жалованье за выход, деньги на селитьбу и дворовое строение. Помимо этого давались земля под дворы, огороды и сенные покосы и (вместо хлебного жалованья) земельные участки - по 40 четей сотнику и по 20 казаку. До получения первого урожая переселенцам давалось и хлебное жалованье (нормы варьировались) и хлеб на семена. Традиционная организация казаков, с выборными (с санкции властей) атаманами, есаулами, сотниками и определенной внутренней автономией сохранялась. «Мещане» и «пашенные люди» наделялись гораздо скромнее - получали лишь льготу на 10 лет. В целом, русские власти, заинтересованные в освоении южного пограничья, стремились создать переселенцам максимально благоприятные условия - назначали оклады выше чем русским служилым людям, облегчали режим службы, указывали воеводам всячески содействовать переселенцам и пр. Тем не менее конфликтов избежать не удалось. Возникали они чаще всего по тем же причинам, что и ранее - часть казаков не желала пахать землю, недовольство вызывала жесткая регламентация служебной и промысловой деятельности и т. д. Недовольные черкасы, как и прежде, с переменным успехом пытались бежать в Польшу. Иногда доходило и до прямых мятежей, крупнейший инцидент подобного рода произошел в апреле 1641 г. в Чугуеве. Здесь летом - осенью 1638 г. было поселено целое войско (ок. 1 000 черкас с семьями) возглавляемое гетманом Яковом Остряниным, одним из лидеров восстания 1637 - 1638 гг. Черкасам назначили денежное и хлебное (до обустройства) жалованье, дали землю (гетману полагалось 120 четей, его сыну - 40, есаулу - 50, дьячку - 40, сотникам - по 30, десятникам - по 25, казакам - по 20 четей), зерно на посев и пр. В самом Чугуеве была поставлена крепость, где размещались русский гарнизон и воевода. К лету 1640 г. обустройство черкасов было более-менее завершено, к этому времени на службе в Чугуеве находилось ок. 800 чел: 13 черкасов выходило на службу «в саадацех» (гетман, есаул, дьячок, один из сотников и 9 казаков), более 450 чел. - конными с пищалями (9 сотников, почти все пятидесятники, 299 казаков), св. 300 чел. - пешими с пищалями (один пятидесятник, половина десятников, 299 казаков). Пока шло обустройство конфликтов между черкасами и властями не возникало. Обжившись переселенцы начали наглеть, уже весной - летом 1640 г. «черкасы начинают быть непослушни» - от воеводы (кн. П. И. Щетинина) требуют уменьшить тяжесть служб, возникают конфликты из-за организации службы, раздела добычи и пр. Осенью 1640 г. черкасы подали на воеводу жалобу в Разряд - помимо прочих претензий, его обвиняли в злоупотреблениях. Не желая обострять обстановку Москва сменила воеводу (тем более что на него жаловались и русские служилые люди). Новому воеводе - Г. И. Кокореву, разрешалось при необходимости уменьшить тяжесть служб, не меняя общих принципов ее организации. Параллельно развивался конфликт в самой казачьей среде - между гетманом Я. Остряниным (пользовавшимся доверием русских властей, но среди черкасов авторитет утратившим) и казаками. В начале 1641 г. обе стороны перенесли конфликт в Москву, подав в Разряд жалобы друг на друга. Власти в итоге встали на сторону Острянина, распорядившись арестовать его оппонентов, что видимо и послужило толчком к мятежу. Свою лепту в разжигание конфликта внесли и поляки - призывая черкас вернуться в Польшу и обещая им амнистию и всяческие льготы. В итоге, в апреле 1641 г. в Чугуеве вспыхнул мятеж и большая часть черкас, убив Острянина и разграбив казну, после тяжелого боя с русским гарнизоном ушла в Польшу. Похожие инциденты в 1641 г. имели место в Курске - местные черкасы пытались бежать в Польшу, но были перехвачены и разгромлены (уцелевшие сосланы в Сибирь и переведены в понизовые города) и селе Костенки под Воронежем - здешние черкасы, возможно под влиянием польской агитации, также пытались бежать (нагнаны, разбиты, уцелевшие сосланы в Сибирь). События в Чугуеве и прочие инциденты не повлияли принципиально на политику русского правительства в отношении черкас. После 1641 г. открытых мятежей черкас уже не случалось, хотя побеги отдельных лиц и мелких групп происходили и позднее. Причина успокоения черкас не вполне ясна - заметных послаблений по службе и пр. они не получили. Возможно русские власти стали действовать гибче, найдя, в частности, какой-то баланс между службами и промысловой деятельностью черкас, а сами черкасы (уже обжившиеся и обзаведшиеся хозяйством) убедившись на практике, что сотрудничество с русскими властями несет им выгоды, а прямой конфликт бесперспективен предпочли приспособиться к «московским» порядкам.
Дед нашего нового Министра Культуры Вадим Шверубович в июле 1941 года ушел в ополчение. Боец 17 сд Валерий Перцев написал домой в письме: "Среди наших ополченцев встречаются довольно неожиданные личности: так, например, один из взводов почти целиком составлен из сотрудников Художественного театра, в основном из технического персонала, хотя есть и несколько самых мелких артистов. Задаёт тон в этой компании Шверубович, сын Качалова, 40-летний здоровый детина, довольно похожий на отца". Надо сказать, что Шверубович всегда рвался воевать. В 1918 году он добровольно вступил в армию Деникина и довольно много прошел с ней по югу России. Правда на последнем этапе он вернулся в театр, в труппу отца Василия Ивановича Качалова, получил документ на фамилию Вадимов и избежал неприятностей. Позже он не скрывал, что служил у Деникина, но не попал в жернова репрессий, возможно также из-за отца. читать дальшеОдин раз он сказал сыну от первого брака Алексею Бартошевичу: «Вот прожил жизнь напрасно, всю жизнь занимался не тем, чем хотел» — «А чем ты хотел?» — «Мне надо было быть военным». "Когда началась Испанская гражданская война, он прочитал в газете, что набирают добровольцев, и поверил, что в самом деле набирают добровольцев. ... Он пришел по адресу, который был указан в этой газетной статье.Там очень удивились, когда он сказал, что он хочет воевать в Испании. «Вот хочу вступить добровольцем в Испанскую республиканскую армию». И его спросили: «У вас есть военный опыт?» Он говорит: «Да, у Деникина я служил». Ему сказали: «Ладно, вы идите, мы подумаем, мы вам сообщим». На другой день Василий Иванович [Качалов], которому тут же сказали в дирекции, в которую тут же позвонили эти самые люди, сказал: «Ну, знаешь, не думал, что ты такой идиот».” В Wikipedia пишут, что МХАТовцы попали в 2 ДНО Сталинского района, но на SmolBattle совершенно правильно вычислили, что на самом деле это была 17 ДНО. В октябре 1941 года Шверубович попал в плен. По рассказу сына это случилось так: “кругом уже были немцы, они днем сидели в лесу и только ночами передвигались, но фронт двигался скорее, чем они. Короче говоря, однажды он проснулся в лесу и увидел над собой немецких автоматчиков, был взят в плен. Их поместили в какой-то лагерь для пленников. Лагерь, который был очень просто построен: просто были бараки, окруженные охраняемым забором и все. Да, их не кормили просто, бараки не топили, естественно, а уже были морозы. И каждый день они, просыпаясь, видели вокруг себя трупы. Он понял, что приходит его конец. Он был человек верующий, и так в грязи, заросшим, небритым умирать неприлично. У него где-то в сумке лежала какая-то старая ржавая бритва, и он стал перед смертью: «Ну, хоть побреюсь». Это увидели немцы, поняли, что у этого пленного есть еще силы. Включили его в какую-то рабочую команду, которая должна была выкапывать русские трупы из-под снега, уже снег был, снимать с них остатки ватников для того, чтобы с немецкой рациональностью их переделывать, бог знает на что, не знаю на что. Короче говоря, вот так началась лагерная пленная жизнь отца, продолжалась она ни больше ни меньше как четыре года”. Действительно, немцы выделяли тех, кто следил за собой, брился. Об этом есть несколько указаний в воспоминаниях. Кроме того, Вадим Шверубович “знал немецкий, как русский, он знал английский, он знал французский”. Знание немецкого, а тем более отличное, являлось колоссальным преимуществом. Иногда жизнь спасала всего пара немецких слов. Сложно сказать, в каком именно лагере оказался Вадим Шверубович. Это могла быть Вязьма, упоминавшийся выше Валерий Перцов проходил ее южнее. Мог быть Юхнов и Рославль. Где бы это ни было, Вадим Шверубович оказался в рабочей команде и, возможно, стал в ней переводчиком. “Их лагерь перебрасывали из одного места в другое, на них взваливали самые тяжелые работы. А потом, когда в начале 45-го года немцы отступали из Италии через Альпы, то их лагерь бросили в Альпы на очистку снега”. Все это напоминает “карьеру” Льва Ельницкого, сотрудника Исторического музея и ополченца 1ДНО. Ельниницкий лишь читавший на немецком, быстро “прокачал” свои знания и стал переводчиком в небольшом лагере, который занимался очисткой от снега дорог, строительством и тому подобным. Через некоторое время Ельницкий стал Хиви, принял присягу и стремясь в большему, оказался сначала в Минске, а под конец войны в Берлине получив возможность почти свободного перемещения. Стал ли Хиви Шверубович мы не знаем. Знание немецкого как родного и служба у Деникина открывала такие возможности. Нет данных и об участии его в “культурной жизни” — о его театральной карьере (до войны он был заведующим постановочной частью МХАТ) на оккупированных территориях тоже нет данных, хотя куда менее известные театральные деятели пользовались возможностью вернуться в профессию. В Италии он “убежал из лагеря к партизанам и стал ни больше ни меньше как командиром партизанского отряда в итальянских горах, при том, что в этом отряде, как он рассказывал, итальянцев либо было очень мало, либо вообще не было, поскольку неохота им было воевать около своих домов... И его отряд состоял из таких же, как он, бежавших пленных: американцы, поляки...” После прихода американцев Шверубович был отправлен в СССР, в фильтрационный лагерь, хотя, американцы якобы предлагали ему остаться. По отправленной ранее открытке семья узнала, что он жив и “включила административный ресурс”. “Приехал какой-то лейтенант на автомобиле за ним в этот лагерь в Карпатах и повез его во Львов, где находился штаб СМЕРШа. И начальник украинского СМЕРШа, какой-то там генерал, его допрашивал целую ночь. Дали ему чаю, и он опьянел. А потом посадили его в вагон, дали ему сопровождающего, тоже какого-то офицера, его повезли в Москву. И офицер ему говорит: «Вот придете домой, Василий Иванович будет счастлив». Привезли его на Лубянку и посадили в одиночку, где он просидел, я точно не знаю сколько, скажем, месяца два, наверное, или месяц просидел. В это время проверяли его показания по поводу того, как он вел себя в лагере, а он в лагере себя вел лучшим образом”. От Лубянки к родителям на Брюсов переулок 17 (в этом доме сейчас мастерская Никаса Сафронова) Вадим Шверубович пошел пешком, благо недалеко: по Кузнецкому и Камергерскому, через Тверскую. Прием был традиционно сдержанный: "дом несентиментальный, поэтому, когда дверь открылась (да, Василия Ивановича не было дома, он записывался на радио, а была мать, Нина Николаевна), вместо ахов, охов, криков — первая реакция: «Надо подготовить Васю. Ты спрячься. Вот придет Вася, я буду его медленно готовить, постепенно». Значит, входит Вася, Василий Иванович, снимает калоши и говорит: «Что, говорят Вадим приехал?» Ему сказал лифтер, и он успел, поднимаясь по лестнице эти самые три этажа, вот это все пережить, потому что они обожали друг друга, они были друг для друга главные люди. … И, стало быть, он успел это пережить, ну, актер, и вот этот спектакль успел разыграть: «Что, говорят Вадим вернулся?» Как будто он вернулся с дачи, с Николиной горы, а не бог знает откуда, и столько лет...” www.facebook.com/abvoronin/posts/31393185661130...
Эпидемия разразилась в августе 1654 года... Любопытно что жившие в это время в Москве иностранцы (Олеарий, Павелл Алеппский, Герберштейн) свидетельствовали... Тоже самое пишет Герберштейн: «Воздух в России, особенно в центральных областях, хорош и здоров, так что там мало слышно о заразительных болезнях, оттого когда в 1654 году в Смоленске появилась моровая язва, все были изумлены, тем боле что никто не помнил ничего подобного». Васильев К.Г., Сегал А.Е. История эпидемий в России, 1960 год, стр. 54-55
Граф Сигизмунд похоже вел в Москве активную посмертную деятельность
ЗЫ. читать дальшеЭти долбоебы выдают за текст Герберштейна цитату из «Сказаний иностранцев о Московском государстве» Ключевского:
Премьер-министр Михаил Мишустин установил надбавку «за сложность выполняемых задач» для полицейских и сотрудников Нацгвардии из Москвы, Подмосковья, Петербурга и Ленинградской области, сообщается на сайте правительства. Размер надбавки составляет до 100% от месячного оклада. Уточняется, что ее будут получать сотрудники МВД, «участвующие в охране общественного порядка», и бойцы Нацгвардии, «участвующие в обеспечении правопорядка и общественной безопасности при проведении массовых мероприятий». В чем именно заключается «сложность выполняемых задач», в постановлениях правительства не говорится. zona.media/news/2020/01/24/mshstnndbvk
Вообще Дюков просто очень плохо представляет генезис украинского (белорусского) национализма. У него есть хорошие книги и сборники по украинским националистам времен Великой Отечественной, но в целом он даже не понимает логики академических ученых, выдвигая в их адрес совершенно нелепые обвинения. Вот был замечательный СССР с советскими украинцами, который вдруг развалился, и на теле братского народа с "состоявшейся государственностью" из ниоткуда появились злобные националисты, ранее вроде бы уничтоженные в Великую Отечественную. читать дальшеОн не понимает, что украинский национализм развивался в течение более чем 100 лет и что самыми мощными его двигателями были вовсе не галицкие террористы, совершавшие аттентаты и служившие надзирателями в концлагерях в Первую и Вторую мировые войны, а большевики и советская власть. Первая мировая война и большевистская революция — вот те волшебные слоны, на которых украинский национализм въехал в историю. Именно большевики провели и утвердили границы не существовавшего никогда государства, создав "этническую" территорию. Именно советская власть издала учебники, созданные ранее украинофилами, и с их помощью осуществила ликбез и украинизацию (как писал один историк, "украинификацию сознания"), взрастила национальную интеллигенцию, кодифицировала язык, заполнила украинскими продуктами прежде русское культурное пространство и т.д. Все это проходило в рамках политики "позитивной дискриминации", когда развивали все этносы и окраины, часто просто создавая нации с нуля, и тормозили эти процессы у русского народа. Сокрытым от Дюкова предстает и тот колоссальный культурно-исторический пласт общерусской культуры, за который люди умирали в первых концлагерях в Европе — в Терезине и Талергофе. Лозунг "Единая Русь — от Карпат до Камчатки" придумал не тамбовский или вологодский интеллигент, а галичанин Яков Головацкий. Православный и русский будитель Алексий Кабалюк писал, что "вместе с православием возрождается русскость". Максим Сандович умирал со словами "Я русский". Все эти люди не великороссы, а жители территорий, которые сейчас принято называть "западной Украиной". ukraina.ru/interview/20200123/1026420127.html
Богдан молодец, хотя я уверен, что индейская мандовошка все прекрасно понимает, просто на работе. Но история с Неменским смешная
Я хожу по городу, длинный и худой, Неуравновешенный, очень молодой. Ростом удивлённые, среди бела дня Мальчики и девочки смотрят на меня...
На трамвайных поручнях граждане висят, «Мясо, рыба, овощи» — вывески гласят, Я вхожу в кондитерскую, выбиваю чек, Мне даёт пирожное белый человек.
Я беру пирожное и гляжу на крем, На глазах у публики с аппетитом ем. Ем и грустно думаю: «Через 30 лет Покупать пирожные буду или нет?»
читать дальшеПовезут по городу очень длинный гроб, Люди роста среднего скажут: «Он усоп! Он в среде покойников вынужден лежать, Он лишен возможности воздухом дышать.
Пользоваться транспортом, надевать пальто, Книжки перечитывать автора Барто. Собственные опусы где-то издавать, В урны и плевательницы вежливо плевать.
Посещать Чуковского, автора поэм, С дочкой Кончаловского, нравящейся всем». Я прошу товарищей среди бела дня С большим уважением хоронить меня.