Form follows content
Ю. А. Петров и др.
Россия в годы Первой мировой войны
3-я частьГосударственные институты
читать дальше(К. А. Соловьев)
В сложившейся после 1906 г. политической системе основными властными полномочиями по-прежнему обладал император. Однако, в силу личных особенностей правящего монарха, последний, с одной стороны, не стремился как правило выступать в роли активного начала, с другой - болезненно воспринимал попытки других лиц и институций выступать в роли такового. Возникшую после 1906 г. политическую реальность император, вплоть до самого конца своего правления, воспринимал видимо не как данность, а как некое временное отклонение от нормы, ликвидация которого возможна по его собственному желанию.
Окружение императора в той или иной степени влияло на принимаемые им решения, однако какой-либо определенной системы влияний видимо не существовало. Наибольшим влиянием пользовалась императрица, после отъезда Николая в Ставку оно еще более возросло из-за сокращения круга общения императора, однако и к супруге последний прислушивался далеко не всегда, периодически принимая неожиданные и даже неприятные для Александры Федоровны решения, в т. ч. и кадровые. Так, в июле 1915-го был отставлен угодный императрице обер-прокурор Синода В. К. Саблер, в ноябре 1916-го председателем Совета министров был назначен нелюбимый императрицей А. Ф. Трепов и т. п.
С началом войны возник новый центр власти соизмеримый по авторитету с императорской - Ставка. С принятием императором должности Главкома Ставка перестала быть альтернативным центром политической власти, однако одновременно оказались ограничены и возможности монарха по оперативному управлению страной. Он стал более зависим от тех немногих каналов информации которым привык доверять, между монархом и правительством возникли посредники - императрица, чины Свиты, отдельные министры и т. д.
Объединенного правительства фактически не существовало и до войны. Министры назначались и снимались императором, имели право доклада государю и ориентировались прежде всего на него, а не на главу правительства. В отсутствии сильного и авторитетного премьера (а таковых в 1914 - 1917 гг. не имелось) консолидированного курса подобное правительство выдерживать не могло и отдельные министры проводили свою собственную линию. Отношения между министрами и министрами и премьером часто были весьма напряженными. Так, Горемыкину приходилось «терпеть» Н. А. Маклакова в должности министра внутренних дел, А. Н. Хвостов и кн. Вс. Н. Шаховской были назначены министрами вопреки возражениям того же Горемыкина. Б. В. Штюрмер безуспешно добивался увольнения министра земледелия А. Н. Наумова и просвещения - П. Н. Игнатьева, а А. Ф. Трепов - А. Д. Протопопова и кн. Вс. Н. Шаховского, А. В. Кривошеин однажды едва не вызвал на дуэль Н. А. Маклакова и т. п. Император считал себя вправе вмешиваться в работу правительства и нередко делал это, однако выполнять роль главы правительства не желал.
С началом войны ситуация усугубилась министерской чехардой - в 1906 - 1914 гг. (до начала войны) было произведено 49 министерских назначений, в ходе войны - 27. За время войны сменилось 4 премьера, 6 министров внутренних дел, 4 военных министра, столько же министров земледелия и обер-прокуроров Синода, 3 министра иностранных дел, юстиции, путей сообщения и государственных контролера, 2 министра торговли и промышленности. Средний срок службы министра сократился с 3,2 лет до 7-8 месяцев. Большие вопросы вызывала и квалификация новых назначенцев, так, из 49 довоенных министров 47 ранее занимали бюрократические должности, из 27 «военных» - 22. В некоторых случаях сомнение вызывали не только компетентность, но даже душевное здоровье министров (А. Д. Протопопов).
Формальные полномочия Совета министров с началом войны расширились - в конце июля 1914 г. он получил право принимать многие решения без санкции императора, в конце июня 1916 г. премьер Штюрмер был освобожден от обязанности докладывать императору по текущим хозяйственным вопросам. Из-за нерегулярных сборов Думы правительство оказалось вынуждено подменять собою и законодательные учреждения - большинство законодательных актов проводилось в чрезвычайном порядке (в июле - декабре 1914 г. по 87 статье проведено 108 актов, в 1915 г. - 278, в 1916 г. - 254, в январе - феврале 1917 г. - 16).
Фактически же правительство оказалось стеснено появлением еще одного центра власти - Ставки. Военные не только фактически бесконтрольно распоряжались в обширной прифронтовой зоне, но и систематически вторгались в сферу компетенции правительства в зоне тыловой. Создание системы Особых совещаний в 1915 г. дополнительно осложнило положение правительства - компетенция этих учреждений, прежде всего Особого совещания по обороне во многом пересекалась с кругом ведения Совета министров. Фактически в дела высшего управления вмешивались также Земский и Городской союзы.
Важнейшие политические вопросы ранее традиционно рассматривались в совете министров «без канцелярии» (в порядке частной беседы, без оформления журнала заседаний), с последующим докладом премьера императору. В 1916 г., при Штюрмере, эта неформальная, но важнейшая часть заседаний Совета министров практически сошла на нет и сам он все более ограничивался рассмотрением кредитов и разного рода технических вопросов.
Таким образом, сфера компетенции правительства в годы войны формально расширилась, однако реальные возможности влиять на положение в стране сузились.
Местная администрация в годы войны оказалась в значительной мере дезориентирована. Положение губернаторов и в мирное время было непростым - формально они имели очень широкие полномочия, но на практике должны были решать свои задачи опираясь на немногочисленный и не всегда компетентный аппарат и практически не подотчетные им органы местного и сословного самоуправления. При этом сами губернаторы помимо МВД попадали под «надзор» Министерств юстиции, финансов и пр. Ситуация осложнялась наличием многочисленных ведомственных округов - судебных, почтово-телеграфных, учебных, путей сообщения и пр., границы и сфера ответственности которых не совпадали ни с друг с другом, ни с границами губерний. В ходе войны положение местной администрации еще более осложнилось. В прифронтовой зоне она была подчинена военному командованию, при этом и ответственность перед гражданским начальством с нее никто не снимал и местные администраторы нередко не понимали чьи приказы должны выполнять. Военные вмешивались и в дела внутренних губерний - ограничивая вывоз продовольствия, определяя места размещения эвакуируемых учреждений и т. п., часто даже не ставя в известность местные власти.
Представительные учреждения обладали ограниченными полномочиями, однако их бюджетные права позволяли ощутимо влиять на работу министерств и ведомств, заставляя руководителей последних считаться с депутатами. Между депутатами и разнообразными представителями правительства и отдельных ведомств складывались неформальные связи, в значительной мере определявшие судьбу законопроектов, влиявшие на положение министров и т. д. Как пишет автор: «Эффективное взаимодействие правительства и депутатского корпуса должно было стать результатом диалога бюрократии и сравнительно широких кругов цензовой общественности. В этом случае представительные учреждения были бы важным стабилизирующим фактором во внутренней политике Российской империи. Имела же место обратная ситуация, когда Дума и Государственный совет, консолидируя общественные круги, оказывали давление на правительство, но не встречая с его стороны обратной реакции, соответствующей вызову, стали фактором дестабилизации.»
В целом, по мнению автора: «Война застала политическую систему... империи в процессе «сборки», во многом стихийной и неупорядоченной. Нарождавшаяся модель выработки решений государственной важности пока не знала ясного распределения ролей. Многие ее элементы противоречили друг другу. Война потребовала ее скоротечной перестройки, что окончательно запутало положение. Его ухудшало любое решение».
Власть и общество: сотрудничество и конфронтация
читать дальше(К. А. Соловьев)
Из интересного можно отметить упоминание «политического масонства» и думской ложи. Всего в нее входило 14 депутатов (И. П. Демидов, И. Н. Ефремов, А. Ф. Керенский, А. М. Колюбакин, А. И. Коновалов, М. И. Скобелев, Н. С. Чхеидзе и др.), а председателем был один из лидеров прогрессистов - И. Н. Ефремов. По мнению автора она «служила своего рода клубом, позволявшим договариваться левым кадетам и думским социалистам, не имевшим возможности полноценно взаимодействовать в публичной сфере» и «о системном характере воздействия [ масонства] на положение дел в нижней палате говорить не приходится».
Также автор отмечает, что к началу 1917 г. Прогрессивный блок фактически исчерпал свой ресурс - думский штурм конца 16-го года не дал результатов, а к еще большему обострению отношений с правительством блок не был готов.
Отдельно автор останавливается на вопросе дворцового переворота. Определенного мнения насчет его существования он не высказывает, но в целом складывается впечатление, что дело ограничивалось в основном разговорами. В то же время сама идея отстранения императора от власти к началу 1917 г. распространилась широко и была популярна в самых разных кругах (включая собственно императорскую фамилию).
В целом, как указывает автор: «К февралю 1917 г. сложился «оппозиционный консенсус», который консолидировал разные «элиты» России. Их объединяло неприятие сложившего политического режима, но при этом они не видели реального выхода из положения. Обращение к наиболее упрощенному сценарию дворцового переворота только подчеркивало отсутствие конкретного плана действий. Оставалось лишь рассчитывать на deus ex machina, который бы сделал то, что действовавшие политики, придворные, генералы сделать были не в силах».
На пути к финансовой катастрофе
читать дальше(Ю. А. Петров)
«Революционная» часть монографии почти целиком отдана на откуп Булдакову, поэтому ограничимся только финансовыми вопросами.
Временное правительство в целом продолжило финансовую политику прежнего, включая финансирование войны за счет, прежде всего, эмиссии и внутренних займов, однако масштабы этих операций резко возросли.
В первую очередь, резко возросли масштабы эмиссии. Так, уже в марте 1917 г. объем выпуска денежных знаков подскочил примерно вдвое (1 031 млн руб.), в апреле он снизился до дореволюционного уровня (476 млн руб.), но затем вновь начал быстро расти. Всего с марта по октябрь 1917 г. «царских» кредитных билетов было напечатано на 6412,2 млн руб. Начиная с весны 17-го выпускались и деньги нового правительства, с упрощенным оформлением - кредитные билеты достоинством в 1000 руб., с изображением Таврического дворца [постановление от 26 апреля] и 250 руб., с двуглавым орлом без регалий [постановление от 22 августа, в обращение поступили соответственно в июне и сентябре]. В конце лета [постановление от 22 августа, в обращение поступили в сентябре] начался выпуск также казначейских знаков достоинством в 20 и 40 руб. («керенок»), печатавшихся неразрезанными листами по 40 штук, без нумерации, подписей и даты эмиссии. Вместе с «думскими» деньгами и «керенками» Временное правительство эмитировало бумажных денег на 9 533,4 млн руб. [по другим данным - 7,3 млрд, военные расходы в 1917 г. составили примерно 12 млрд руб.] (царское правительство за 2,5 года войны напечатало примерно 7,5 млрд). К ноябрю 1917 г. бумажных денег в обращении находилось на 19 574,7 млн руб. Покупательная способность рубля упала к октябрю до 6-7 довоенных копеек (т. е. снизилась в 4 раза по сравнению с началом года).
Продолжена была и практика внутренних займов (что должно было, помимо прочего и ослабить негативное влияние эмиссии). Основные надежды возлагались на т. н. «Заем свободы» [помимо него был выпущен и размещен железнодорожный - на 750 млн.], подписка на который была открыта в апреле 1917 г. Реализацией займа занимался синдикат в составе Государственного и ряда частных банков, обязавшийся принять от казны облигаций на 3 млрд руб. по цене 85 руб. за 100 номинальных. К концу октября эмиссия займа в целом была закончена - всего размещено облигаций на 3 040,7 млн руб. - на 1344,6 млн реализовано через коммерческие банки, на 614,8 млн через Государственный банк, на 585 млн руб. через сберкассы, остальные - путем свободной подписки. Средняя сумма подписки клиентов Государственного банка составила 4 - 4,2 тыс. руб., клиентов сберкасс - 900 руб., всего через банк и сберкассы подписалось 967 тыс. лиц (в т. ч. 632,8 тыс. через сберкассы).
Несмотря на внешний успех эмиссия не принесла ожидаемого результата - население оплачивало облигации в основном не наличными деньгами, а краткосрочными обязательствами казначейства (и в итоге краткосрочный долг казны просто переводился в долгосрочный). Последних Временным правительство было выпущено на 10 млрд руб. (прежним правительством - на 11,5 млрд), от учета их в казну поступило 8 190,8 млн руб., из которых Государственным банком было принято к учету на 6 215,7 млн руб., а на частном рынке размещено на 2 млрд.
Внешние заимствования также были расширены - Временное правительство успело занять ок. 2 млрд руб. (царское за 2,5 года - 5,2 млрд) [обе суммы в довоенных золотых рублях]. Золотой запас (виртуальный - см. выше) почти не изменился - 3 605,1 млн против 3 617,9 млн руб.
Общий государственный долг, как пишет автор, к октябрю 1917 г. по самым осторожным оценкам увеличился до 39,4 млрд. [Выше, заметим, сам автор приводил ту же цифру на начало 1917 г. В более раннем тексте, явно послужившим основой соответствующих глав этой монографии, автор указывал, что общая сумма долга к октябрю составляла 39,4 млрд, из которых на царское правительство приходилось 25 млрд (63,6%), на Временное - 14,35 млрд (36,4%). Примерно 82% приходилось на внутренние и 18% на внешние заимствования. С учетом некоторых других заимствований общая сумма к октябрю достигала 40,2 млрд. Однако это только долг накопившийся за время войны, с учетом довоенного (12,5 млрд) общий долг доходил до 52,7 млрд руб. См. - Петров Ю. А. Государственный долг России в начале XX в. // История Министерства финансов России. Т. 1.].
Несмотря на масштабную эмиссию все более обострялся дефицит денежных знаков. Реальная их стоимость сократилась за полгода с 3,2 до 1,9 млрд довоенных золотых рублей, рост цен опережал эмиссию - во втором полугодии 1917 г. количество денег в обращении превышало уровень начала 1914 г. в 8,2 раза, индекс цен - в 11,7 раз. Дефицит денежных знаков вел к расширению выпуска разного рода суррогатов (чеков, марок, бон) на местах. Почти полностью прекратился возврат денежных знаков в казну - к осени 1917 г. из почти 20 млрд руб. выпущенных царским и Временным правительствами на руках у населения оставалось 13 - 14 млрд.
Налоговая система также переживала кризис, налоговая дисциплина падала, сборы прямых налогов после февраля сократились, в зависимости от вида сбора, на 19% (промысловый) - 43% (квартирный). Идя на уступки социалистам, 12 июня 1917 г. Временное правительство приняло три новых налоговых закона - о единовременном налоге на доходы, о повышении ставок подоходного налога [максимальная ставка увеличена с 12 до 30% и пр.] и о налоге на сверхприбыли [в зависимости от предприятия от 30 до 80%]. Эти законы обеспечивали беспрецедентный рост обложения имущих граждан и предпринимательских заведений [с изъятием до 90% прибылей] и вызвали ожидаемо острую реакцию последних. Правительство рассчитывало получить от новых налогов примерно 680 млн руб. (500 - подоходный, 100 - на сверхприбыль и 80 - единовременный), однако ввести их в действие так и не решилось.
[Вместо этого правительство обратилось к идее повышения акцизных ставок и введения казенной монополии на товары массового спроса - сахар, табак, чай, спички - с последующим, не менее беспрецедентным, повышением цен на них. Ее реализовать уже не успели, см. - Захаров В. Я, Петров Ю. А., Шацилло М. К. История налогов в России. IX - начало XX в. ].
В целом, к концу октября 1917 г. финансовое положение страны можно было назвать катастрофическим. Последующие мероприятия большевистского правительства его только усугубили. Так, масштабы эмиссии еще более возросли и денежная масса в стране между октябрем 1917 и мартом 1918 г. удвоилась, увеличившись с 17,3 до 33,6 млрд руб.
Финансовый итог войны: Берлинское соглашение августа 1918 года
читать дальше(Ю. А. Петров)
Заключая 3 марта 1918 г. Брестский договор стороны согласились, что «с заключением мира оканчивается война и в экономических и финансовых отношениях». Дополнительное соглашение к договору обязывало стороны после ратификации мирного договора возобновить уплату процентов по государственным обязательствам гражданам другой стороны, предусматривалось также восстановление прав собственности и возмещение ущерба гражданам другой стороны от действий законов военного времени. Окончательное урегулирование претензий должно было произойти в рамках особого финансового соглашения.
По подсчетам Иностранного отделения Кредитной канцелярии Министерства финансов общая сумма государственных обязательств России по отношению к Германии на конец 1917 г. составляла 2 904 млн марок или 1 345 млн руб., с учетом частных инвестиций и пр. - 4 925 млн марок.
По данным, приведенным в письме 12 ведущих немецких банков в МИД Германии (26 февраля 1918 г.) общая сумма германских претензий по государственным и частноправовым обязательствам России определялась в 4 - 5 млрд марок.
Современный германский исследователь вопроса общую сумму германских вложений в России на 1914 г. оценивает в 3,7 млрд марок (2 843 млн государственных и 850 млн частных).
В соответствии с подписанным 27 августа 1918 г. в Берлине финансовым соглашением статьи Брестского договора об уплате Россией процентов по государственным долгам (ст. 8) и о вознаграждении за частноправовые убытки (ст. 13 - 15) отменялись. Вместо этого Россия обязывались выплатить Германии 6 млрд марок в качестве компенсации по всем долгам (включая довоенную задолженность, убытки от законов военного времени и большевистского декрета о национализации промышленности от 28 июня 1918 г.).
1 млрд марок был отнесен на счет отпавших Украины и Финляндии, большевистское правительство обязывалось выплатить Германии 5 млрд марок, из которых 1,5 млрд до 31 декабря 1918 г. (кредитными билетами царского образца на 544,4 млн марок, остальное золотом - 245,6 тонн). Оставшиеся 3,5 млрд предполагалось позднее покрыть поставкой русских товаров на 1 млрд марок и новым 6-процентным германским займом на 2,5 млрд марок.
6 сентября 1918 г. соглашение было ратифицировано ВЦИК.
Уже 13 ноября, в связи с революцией в Германии, большевистское правительство аннулировало Брестский договор и соглашение 27 августа. Однако до ноября 1918 г. в Германию успели отправить 93,5 тонны золота (на 120 млн золотых руб.) и кредитных билетов на 203 млн руб., всего ценностей на сумму в 584 млн марок.
По условиям перемирия 11 ноября 1918 г. Германия обязана была выдать союзникам захваченное и полученное ею русское и румынское золото - на хранение до заключения мирного договора. По Версальскому договору русское золото перешло к победителям и было передано Франции.
Немцы и большевики от взаимных финансовых претензий отказались в Рапалло (16 апреля 1922 г.).
Послесловие
читать дальше(Ю. А. Петров)
Проще его воспроизвести целиком.
***
Подводя итоги проведенному исследованию, уместно сопоставить экономические, социальные и политические процессы периода Первой мировой войны, происходившие в России и в других воюющих странах, чтобы попытаться понять, насколько российские события были уникальными. Разумеется, у каждой страны есть своя собственная неповторимая история, однако в периоды глобальных катастроф, охватывающих целые континенты, участники этих событий испытывают схожие проблемы и пытаются разрешить их примерно одними способами. Уникальность российского военного опыта историки обычно мотивируют тем, что революционные события 1917 г. явились частью национальной истории России, и не принимают во внимание схожие процессы в других воюющих странах, которые не привели к столь же драматичным результатам.
Начнем с экономики. Серьезных испытаний в финансово-экономической жизни не удалось избежать ни одной из стран - участниц войны. На этом фоне показатели России не выглядят безнадежными: сокращение внутреннего валового продукта на душу населения за 1914-1917 гг. здесь составило около 18 %, тогда как в Германии - свыше 20 % и более 30 % в Австро-Венгрии. Военные противники, таким образом, испытали экономический спад не меньший, а даже больший, чем Россия. Его причины аналогичны везде: это огромные затраты на войну, милитаризация экономики и свертывание рыночных механизмов снабжения населения.
Российская империя, как и ее союзники по Антанте, вступила в войну не подготовленной к продолжительным и широкомасштабным боевым действиям, но в целом сумела справиться с задачей мобилизации экономики. Британский историк П. Гэтрелл в этой связи полагает, что так же, как и российская армия, ее союзницы на Западном фронте начали испытывать проблемы с вооружениями и боеприпасами примерно с середины ноября 1914 г. Промышленность Франции, временно нейтральной Италии и даже несравнимо лучше других подготовленной к войне Германии столкнулась с не меньшими трудностями, чем российская индустрия, вследствие потери значительной части квалифицированных рабочих, мобилизованных в армию. Выход виделся в мобилизации экономики на нужды войны.
Потребности времени предопределили повсеместное усиление влияния военного руководства на экономическую жизнь. В воюющих странах военные структуры существенно расширили административный контроль над всеми сферами общественной жизни, включая высшую бюрократию, владельцев частных предприятий и т. д. Ради наращивания производства вооружений и мобилизации ресурсов в Германии, Великобритании и Франции, так же как и в России, создавались разного рода полугосударственные-полуобщественные агентства; частные предприятия, в том числе средние и мелкие, оказывались под их контролем и были вынуждены перестраивать производство с учетом потребностей войны. Процессы в России укладывались, таким образом, в рамки общеевропейских тенденций.
Правда, созданная в империи система военно-регулирующих органов (Особых совещаний) едва ли не с самого начала своего функционирования стала давать организационные «сбои», что обусловливалось недостаточно четким разграничением полномочий и сфер деятельности, несовпадением ведомственных интересов, усугубленных министерскими амбициями. Так, из-за опасений социального взрыва, а фактически в силу разногласий ведомств не удалось своевременно законодательно закрепить меры по милитаризации промышленности и труда, что, однако, было сделано в других воюющих странах.
Тем не менее российским властям удалось значительно увеличить производительность казенных военных заводов за счет их расширения и модернизации, привлечь широкий круг частных предприятий и заключить соглашения на поставку необходимой продукции союзниками и зарубежными торговыми партнерами. В организации военного производства Россия добилась успехов, удачно используя опыт воюющих держав в создании военно-промышленных объединений на основе кооперации крупных, средних и мелких предприятий и новых отраслей промышленности (химической, авиационной, автомобильной, средств связи и т. п.). Наряду с этим многие отрасли, обеспечивавшие потребности частного рынка, городского и сельского населения, в годы войны стагнировали и даже деградировали. Приток импортных машин в отрасли, не связанные с производством вооружения, а также в сельскохозяйственный сектор сократился. Эту неизбежную плату за милитаризацию экономики заплатили все страны - участницы мирового конфликта.
Война дала мощный импульс этатистским тенденциям во всех воюющих странах. Расширился и укрепился государственный сектор экономики; была мобилизована значительная доля частной промышленности; предпринимательство, как и взаимоотношения труда и капитала, оказалось в той или иной мере ограничены законодательством и нормативами военного времени. Процессы, связанные с ростом роли государства в экономике, подготовили почву для послевоенного периода, особенно в условиях финансово-промышленных кризисов на Западе, получив обоснование в экономический теории «кейнсианства».
В России 1914-1917 гг. все эти явления также имели место, тем более что в экономической жизни страны казенные заводы, железные дороги и другие государственные предприятия традиционно играли огромную роль. Однако на Западе государственное военно-экономическое регулирование осуществлялось по соглашению с предпринимательскими и рабочими организациями, опиралось на установившиеся традиции и нормы, наконец - на сформировавшуюся культуру взаимоотношений труда и капитала. В Великобритании Конгресс профсоюзов был непосредственно вовлечен в управление военной экономикой, и в качестве ответной меры профсоюзные лидеры поддержали некоторые ограничения прав рабочих, в том числе в области трудовой мобильности. В Германии организации рабочих тоже участвовали в переводе экономики на военные рельсы, а в 1916 г. был принят закон, в соответствии с которым вводились институты арбитража между предпринимателями и работниками. Организациям рабочих были предоставлены особые полномочия, ставшие своего рода компенсацией за воинскую повинность и ограничение свободы передвижения. Во Франции в январе 1917 г. также был создан институт арбитража для урегулирования отношений труда и капитала, решения которого имели обязательную силу.
В России ничего подобного предпринято не было. Несмотря на призывы общественности к правительству признать роль рабочих организаций и попытаться привлечь их к общему делу, предубеждение царской бюрократии к профсоюзам не изменилось. Более того, сохранялось в целом негативное отношение власти и к деловым кругам, и к общественной инициативе вообще; государство с недоверием и опаской взирало на им же санкционированную систему военно-регулирующих органов, рассматривая их прежде всего как уступку предпринимателям и «общественности». Потому, применяя термин «государственный капитализм» к России, видимо, следует иметь в виду его особенность - здесь власть до февраля 1917 г. по сути своей была социально чужда предпринимательской массе, фактически даже антибуржуазна, и не стремилась урегулировать отношения между трудом и капиталом, чтобы избежать роста социальной напряженности. После Февральской революции новое поколение либеральных политиков попыталось наладить сотрудничество с «организованным трудом», но было уже поздно. В то время как Германия достигла компромисса между трудом и капиталом, в России дело завершилось установлением контроля над предприятиями со стороны фабрично-заводских комитетов.
Общей для всех воюющих стран являлась и проблема обеспечения населения продовольствием. Мобилизация в армию значительного мужского контингента повсюду негативно повлияла на состояние сельхозпроизводства. Великобритания и Франция сумели предотвратить продовольственный кризис отчасти путем наращивания поставок из США, отчасти благодаря стимулированию собственных производителей к расширению посевных площадей и, соответственно, увеличению производства продовольствия. Германия же и Россия не смогли избежать продовольственных затруднений. При этом в России, в отличие от ее главного военного противника, продовольственных ресурсов, несмотря на снижение урожайности, было достаточно, поскольку в годы войны вывоз хлеба из страны прекратился. Однако расстройство транспортной системы затрудняло доставку произведенного зерна в районы потребления. При этом царское правительство пыталось преодолеть дефицит продовольствия путем ограничения частной торговли и ее замены государственными и общественными распределительными организациями. Несмотря на очевидную недостаточность этих мер, вводить систему жесткого нормирования потребления продовольствия российские власти не решились из опасений социального взрыва.
Германское правительство, напротив, ввело нормирование продовольственного обеспечения. Это вызвало серьезное недовольство населения и безусловно привело к временному росту социальной напряженности, однако для Российской империи отказ от такой политики обернулся катастрофой. Продовольственный кризис зимы 1916-1917 гг. послужил благоприятной почвой для массовых протестных движений, которые в итоге завершились Февральской революцией.
Война перевернула весь уклад жизни европейских стран, привела к сокращению численности населения в результате огромных потерь на фронте, сорвала с насиженных мест миллионы людей. Помимо деформации естественных общедемографических процессов (сокращение брачности и рождаемости, дисбаланс половозрастного состава населения и т. д.) война повлекла за собой важные гендерные перемены: в условиях массовой мобилизации в армию мужчин существенно повысился уровень социализации женщин, которые оказались небывало широко представлены в хозяйственной жизни страны, а также в общественных и филантропических организациях.
На общеевропейском фоне Россия выделялась беспрецедентными масштабами вынужденных перемещений населения, что являлось значимым признаком нового, тотального характера войны. Основной миграционный поток составили беженцы из прифронтовой полосы. Значительная их часть, лишившись имущества и работы, двигалась на восток и оседала в глубоком тылу. В отношениях с местными властями и населением беженцы создавали новое «поле» социального напряжения, требуя жилья, трудоустройства, медицинского, продовольственного и иного обеспечения. Решение многих из этих проблем государство и общество вынуждено было брать на себя. Поддержка вынужденных переселенцев тяжким бременем ложилась на провинциальный социум и подрывала местные системы здравоохранения и социального обеспечения, и без того работавшие на пределе возможностей. Конечно, подобные проблемы вставали и в других странах, часть территории которых была оккупирована вражескими войсками. Тем не менее нигде проблема беженцев не превратилась в такой грозный вызов для центральной и местной администрации, а также общественных организаций, как в России.
Немало совпадений с ситуацией в западноевропейских странах можно обнаружить, исследуя влияние войны на российское общество, его взаимоотношения с властью, социальную психологию, настроения и повседневную жизнь людей в тылу. В первые недели войны для всех европейцев были типичны скорее фаталистические настроения, чем массовый энтузиазм, всячески подогреваемый официальной пропагандой. Историки, изучавшие общественную психологию, отмечают покорность людей неотвратимости участия в войне, в равной степени присущую жителям Берлина и Лондона, Парижа и Петрограда.
Для российского общества в первый период войны был характерен порыв патриотизма, настроения массового самопожертвования, усилилась его самоорганизация и активность. Однако по мере затягивания войны все отчетливее стали проявляться тенденции деструкции, социального пессимизма, склонности к стихийным анархическим действиям. Военные поражения и ухудшение материального положения тыла настолько усилили эти тенденции, что они превратились в реальную угрозу единству империи и самой государственности. Ни власть, ни здоровые общественные элементы оказались не в силах ее преодолеть.
Специфика России заключалась и в том, что в глазах большинства населения стремление немедленно прекратить войну любым способом стало императивом - такой же жизненной необходимостью, как решение земельного вопроса в пользу крестьян. Вопреки успокоительным предсказаниям, эти настроения выбитых войной из привычной колеи людей в конце концов вылились в акты социальной агрессии. В условиях падения авторитета верховной власти проявления национального или социального недовольства становились малоконтролируемыми, правительство столкнулось с массовым протестным движением. Несмотря на масштабность и многообразие этих социальных конфликтов, в мирное время Российская империя еще была способна их «переварить». Однако в экстремальных условиях войны это оказывалось невозможно. В сознании российских рабочих и крестьян желание покончить с войной соединилось со стремлением сокрушить государственную машину и уничтожить систему частнособственнических отношений.
Внутриполитические последствия проблем, порожденных войной, повсеместно были крайне серьезными: ключевые члены правительств воюющих стран вынужденно уходили в отставку, государственные структуры подвергались реорганизации, парламентская жизнь утрачивала значимость. Состояние дофевральской России и в этом отношении укладывается в общеевропейское русло, хотя масштабы и острота политического кризиса здесь были на порядок выше.
Мобилизация российского общества на участие в войне была изначально нацелена на поддержку правительства и проходила под патриотическими лозунгами, но в конечном итоге обернулась против власти. Большая доля ответственности за радикализацию общества лежала на имперской администрации. Пытаясь мобилизовать общественность на решение задач военного времени, власть продолжала рассматривать общественные организации не как союзника, но конкурента. Она была готова приостановить любое, даже очевидно полезное общественное начинание в случае малейшего подозрения его участников в нелояльности себе. Такая политика вела к разочарованию властью общественной среды и, как следствие, к политизации ее деятельности. За годы войны общественные организации и их лидеры прошли путь от реализации проектов, связанных с заботой о раненых и беженцах, до выдвижения требований правительства общественного доверия и ответственного министерства. К февралю 1917 г. сложился «оппозиционный консенсус», который консолидировал разные «элиты» России. Их объединяло неприятие правящего режима, но реалистического плана выхода из тупиковой ситуации они не имели, и обращение к сценарию дворцового переворота только подчеркивало их бессилие.
В условиях общеполитического кризиса ведущие политические партии не смогли выработать адекватную ситуации стратегическую и тактическую линию и сошли с политической авансцены. Лишь либералы (кадеты) удержались «на плаву» и, сыграв определенную роль в дестабилизации авторитарного режима, сумели временно прийти к власти после Февральской революции. Что касается социалистических партий, то в условиях обострения политического кризиса они набирали все больший вес, что позволило им оказывать серьезное влияние на выработку политического курса Временного правительства.
В отличие от России, в других воюющих государствах проявления социального недовольства были направлены, как правило, не против системы, а на преодоление отдельных, наиболее болезненных, последствий войны. Покушения на основы социально-политического строя как такового если и происходили, то либо оперативно подавлялись государственной властью, либо нейтрализовались реформами. Поэтому в то время как практически повсеместно в Западной Европе завершение войны ознаменовалось наступлением эры реформ, перед Россией открылась совершенно иная перспектива. Революционный выход из войны на несколько десятилетий вперед предопределил развитие нашей страны. И если XX век для человечества, как признают многие историки, начался с Первой мировой войны, то и его досрочное окончание для советской России в 1991 г. оказалось связано с распадом той политической и экономической системы, которая, в свою очередь, явилась порождением тотального военного конфликта 1914-1918 гг.
2-я часть
1-я часть
Россия в годы Первой мировой войны
3-я частьГосударственные институты
читать дальше(К. А. Соловьев)
В сложившейся после 1906 г. политической системе основными властными полномочиями по-прежнему обладал император. Однако, в силу личных особенностей правящего монарха, последний, с одной стороны, не стремился как правило выступать в роли активного начала, с другой - болезненно воспринимал попытки других лиц и институций выступать в роли такового. Возникшую после 1906 г. политическую реальность император, вплоть до самого конца своего правления, воспринимал видимо не как данность, а как некое временное отклонение от нормы, ликвидация которого возможна по его собственному желанию.
Окружение императора в той или иной степени влияло на принимаемые им решения, однако какой-либо определенной системы влияний видимо не существовало. Наибольшим влиянием пользовалась императрица, после отъезда Николая в Ставку оно еще более возросло из-за сокращения круга общения императора, однако и к супруге последний прислушивался далеко не всегда, периодически принимая неожиданные и даже неприятные для Александры Федоровны решения, в т. ч. и кадровые. Так, в июле 1915-го был отставлен угодный императрице обер-прокурор Синода В. К. Саблер, в ноябре 1916-го председателем Совета министров был назначен нелюбимый императрицей А. Ф. Трепов и т. п.
С началом войны возник новый центр власти соизмеримый по авторитету с императорской - Ставка. С принятием императором должности Главкома Ставка перестала быть альтернативным центром политической власти, однако одновременно оказались ограничены и возможности монарха по оперативному управлению страной. Он стал более зависим от тех немногих каналов информации которым привык доверять, между монархом и правительством возникли посредники - императрица, чины Свиты, отдельные министры и т. д.
Объединенного правительства фактически не существовало и до войны. Министры назначались и снимались императором, имели право доклада государю и ориентировались прежде всего на него, а не на главу правительства. В отсутствии сильного и авторитетного премьера (а таковых в 1914 - 1917 гг. не имелось) консолидированного курса подобное правительство выдерживать не могло и отдельные министры проводили свою собственную линию. Отношения между министрами и министрами и премьером часто были весьма напряженными. Так, Горемыкину приходилось «терпеть» Н. А. Маклакова в должности министра внутренних дел, А. Н. Хвостов и кн. Вс. Н. Шаховской были назначены министрами вопреки возражениям того же Горемыкина. Б. В. Штюрмер безуспешно добивался увольнения министра земледелия А. Н. Наумова и просвещения - П. Н. Игнатьева, а А. Ф. Трепов - А. Д. Протопопова и кн. Вс. Н. Шаховского, А. В. Кривошеин однажды едва не вызвал на дуэль Н. А. Маклакова и т. п. Император считал себя вправе вмешиваться в работу правительства и нередко делал это, однако выполнять роль главы правительства не желал.
С началом войны ситуация усугубилась министерской чехардой - в 1906 - 1914 гг. (до начала войны) было произведено 49 министерских назначений, в ходе войны - 27. За время войны сменилось 4 премьера, 6 министров внутренних дел, 4 военных министра, столько же министров земледелия и обер-прокуроров Синода, 3 министра иностранных дел, юстиции, путей сообщения и государственных контролера, 2 министра торговли и промышленности. Средний срок службы министра сократился с 3,2 лет до 7-8 месяцев. Большие вопросы вызывала и квалификация новых назначенцев, так, из 49 довоенных министров 47 ранее занимали бюрократические должности, из 27 «военных» - 22. В некоторых случаях сомнение вызывали не только компетентность, но даже душевное здоровье министров (А. Д. Протопопов).
Формальные полномочия Совета министров с началом войны расширились - в конце июля 1914 г. он получил право принимать многие решения без санкции императора, в конце июня 1916 г. премьер Штюрмер был освобожден от обязанности докладывать императору по текущим хозяйственным вопросам. Из-за нерегулярных сборов Думы правительство оказалось вынуждено подменять собою и законодательные учреждения - большинство законодательных актов проводилось в чрезвычайном порядке (в июле - декабре 1914 г. по 87 статье проведено 108 актов, в 1915 г. - 278, в 1916 г. - 254, в январе - феврале 1917 г. - 16).
Фактически же правительство оказалось стеснено появлением еще одного центра власти - Ставки. Военные не только фактически бесконтрольно распоряжались в обширной прифронтовой зоне, но и систематически вторгались в сферу компетенции правительства в зоне тыловой. Создание системы Особых совещаний в 1915 г. дополнительно осложнило положение правительства - компетенция этих учреждений, прежде всего Особого совещания по обороне во многом пересекалась с кругом ведения Совета министров. Фактически в дела высшего управления вмешивались также Земский и Городской союзы.
Важнейшие политические вопросы ранее традиционно рассматривались в совете министров «без канцелярии» (в порядке частной беседы, без оформления журнала заседаний), с последующим докладом премьера императору. В 1916 г., при Штюрмере, эта неформальная, но важнейшая часть заседаний Совета министров практически сошла на нет и сам он все более ограничивался рассмотрением кредитов и разного рода технических вопросов.
Таким образом, сфера компетенции правительства в годы войны формально расширилась, однако реальные возможности влиять на положение в стране сузились.
Местная администрация в годы войны оказалась в значительной мере дезориентирована. Положение губернаторов и в мирное время было непростым - формально они имели очень широкие полномочия, но на практике должны были решать свои задачи опираясь на немногочисленный и не всегда компетентный аппарат и практически не подотчетные им органы местного и сословного самоуправления. При этом сами губернаторы помимо МВД попадали под «надзор» Министерств юстиции, финансов и пр. Ситуация осложнялась наличием многочисленных ведомственных округов - судебных, почтово-телеграфных, учебных, путей сообщения и пр., границы и сфера ответственности которых не совпадали ни с друг с другом, ни с границами губерний. В ходе войны положение местной администрации еще более осложнилось. В прифронтовой зоне она была подчинена военному командованию, при этом и ответственность перед гражданским начальством с нее никто не снимал и местные администраторы нередко не понимали чьи приказы должны выполнять. Военные вмешивались и в дела внутренних губерний - ограничивая вывоз продовольствия, определяя места размещения эвакуируемых учреждений и т. п., часто даже не ставя в известность местные власти.
Представительные учреждения обладали ограниченными полномочиями, однако их бюджетные права позволяли ощутимо влиять на работу министерств и ведомств, заставляя руководителей последних считаться с депутатами. Между депутатами и разнообразными представителями правительства и отдельных ведомств складывались неформальные связи, в значительной мере определявшие судьбу законопроектов, влиявшие на положение министров и т. д. Как пишет автор: «Эффективное взаимодействие правительства и депутатского корпуса должно было стать результатом диалога бюрократии и сравнительно широких кругов цензовой общественности. В этом случае представительные учреждения были бы важным стабилизирующим фактором во внутренней политике Российской империи. Имела же место обратная ситуация, когда Дума и Государственный совет, консолидируя общественные круги, оказывали давление на правительство, но не встречая с его стороны обратной реакции, соответствующей вызову, стали фактором дестабилизации.»
В целом, по мнению автора: «Война застала политическую систему... империи в процессе «сборки», во многом стихийной и неупорядоченной. Нарождавшаяся модель выработки решений государственной важности пока не знала ясного распределения ролей. Многие ее элементы противоречили друг другу. Война потребовала ее скоротечной перестройки, что окончательно запутало положение. Его ухудшало любое решение».
Власть и общество: сотрудничество и конфронтация
читать дальше(К. А. Соловьев)
Из интересного можно отметить упоминание «политического масонства» и думской ложи. Всего в нее входило 14 депутатов (И. П. Демидов, И. Н. Ефремов, А. Ф. Керенский, А. М. Колюбакин, А. И. Коновалов, М. И. Скобелев, Н. С. Чхеидзе и др.), а председателем был один из лидеров прогрессистов - И. Н. Ефремов. По мнению автора она «служила своего рода клубом, позволявшим договариваться левым кадетам и думским социалистам, не имевшим возможности полноценно взаимодействовать в публичной сфере» и «о системном характере воздействия [ масонства] на положение дел в нижней палате говорить не приходится».
Также автор отмечает, что к началу 1917 г. Прогрессивный блок фактически исчерпал свой ресурс - думский штурм конца 16-го года не дал результатов, а к еще большему обострению отношений с правительством блок не был готов.
Отдельно автор останавливается на вопросе дворцового переворота. Определенного мнения насчет его существования он не высказывает, но в целом складывается впечатление, что дело ограничивалось в основном разговорами. В то же время сама идея отстранения императора от власти к началу 1917 г. распространилась широко и была популярна в самых разных кругах (включая собственно императорскую фамилию).
В целом, как указывает автор: «К февралю 1917 г. сложился «оппозиционный консенсус», который консолидировал разные «элиты» России. Их объединяло неприятие сложившего политического режима, но при этом они не видели реального выхода из положения. Обращение к наиболее упрощенному сценарию дворцового переворота только подчеркивало отсутствие конкретного плана действий. Оставалось лишь рассчитывать на deus ex machina, который бы сделал то, что действовавшие политики, придворные, генералы сделать были не в силах».
На пути к финансовой катастрофе
читать дальше(Ю. А. Петров)
«Революционная» часть монографии почти целиком отдана на откуп Булдакову, поэтому ограничимся только финансовыми вопросами.
Временное правительство в целом продолжило финансовую политику прежнего, включая финансирование войны за счет, прежде всего, эмиссии и внутренних займов, однако масштабы этих операций резко возросли.
В первую очередь, резко возросли масштабы эмиссии. Так, уже в марте 1917 г. объем выпуска денежных знаков подскочил примерно вдвое (1 031 млн руб.), в апреле он снизился до дореволюционного уровня (476 млн руб.), но затем вновь начал быстро расти. Всего с марта по октябрь 1917 г. «царских» кредитных билетов было напечатано на 6412,2 млн руб. Начиная с весны 17-го выпускались и деньги нового правительства, с упрощенным оформлением - кредитные билеты достоинством в 1000 руб., с изображением Таврического дворца [постановление от 26 апреля] и 250 руб., с двуглавым орлом без регалий [постановление от 22 августа, в обращение поступили соответственно в июне и сентябре]. В конце лета [постановление от 22 августа, в обращение поступили в сентябре] начался выпуск также казначейских знаков достоинством в 20 и 40 руб. («керенок»), печатавшихся неразрезанными листами по 40 штук, без нумерации, подписей и даты эмиссии. Вместе с «думскими» деньгами и «керенками» Временное правительство эмитировало бумажных денег на 9 533,4 млн руб. [по другим данным - 7,3 млрд, военные расходы в 1917 г. составили примерно 12 млрд руб.] (царское правительство за 2,5 года войны напечатало примерно 7,5 млрд). К ноябрю 1917 г. бумажных денег в обращении находилось на 19 574,7 млн руб. Покупательная способность рубля упала к октябрю до 6-7 довоенных копеек (т. е. снизилась в 4 раза по сравнению с началом года).
Продолжена была и практика внутренних займов (что должно было, помимо прочего и ослабить негативное влияние эмиссии). Основные надежды возлагались на т. н. «Заем свободы» [помимо него был выпущен и размещен железнодорожный - на 750 млн.], подписка на который была открыта в апреле 1917 г. Реализацией займа занимался синдикат в составе Государственного и ряда частных банков, обязавшийся принять от казны облигаций на 3 млрд руб. по цене 85 руб. за 100 номинальных. К концу октября эмиссия займа в целом была закончена - всего размещено облигаций на 3 040,7 млн руб. - на 1344,6 млн реализовано через коммерческие банки, на 614,8 млн через Государственный банк, на 585 млн руб. через сберкассы, остальные - путем свободной подписки. Средняя сумма подписки клиентов Государственного банка составила 4 - 4,2 тыс. руб., клиентов сберкасс - 900 руб., всего через банк и сберкассы подписалось 967 тыс. лиц (в т. ч. 632,8 тыс. через сберкассы).
Несмотря на внешний успех эмиссия не принесла ожидаемого результата - население оплачивало облигации в основном не наличными деньгами, а краткосрочными обязательствами казначейства (и в итоге краткосрочный долг казны просто переводился в долгосрочный). Последних Временным правительство было выпущено на 10 млрд руб. (прежним правительством - на 11,5 млрд), от учета их в казну поступило 8 190,8 млн руб., из которых Государственным банком было принято к учету на 6 215,7 млн руб., а на частном рынке размещено на 2 млрд.
Внешние заимствования также были расширены - Временное правительство успело занять ок. 2 млрд руб. (царское за 2,5 года - 5,2 млрд) [обе суммы в довоенных золотых рублях]. Золотой запас (виртуальный - см. выше) почти не изменился - 3 605,1 млн против 3 617,9 млн руб.
Общий государственный долг, как пишет автор, к октябрю 1917 г. по самым осторожным оценкам увеличился до 39,4 млрд. [Выше, заметим, сам автор приводил ту же цифру на начало 1917 г. В более раннем тексте, явно послужившим основой соответствующих глав этой монографии, автор указывал, что общая сумма долга к октябрю составляла 39,4 млрд, из которых на царское правительство приходилось 25 млрд (63,6%), на Временное - 14,35 млрд (36,4%). Примерно 82% приходилось на внутренние и 18% на внешние заимствования. С учетом некоторых других заимствований общая сумма к октябрю достигала 40,2 млрд. Однако это только долг накопившийся за время войны, с учетом довоенного (12,5 млрд) общий долг доходил до 52,7 млрд руб. См. - Петров Ю. А. Государственный долг России в начале XX в. // История Министерства финансов России. Т. 1.].
Несмотря на масштабную эмиссию все более обострялся дефицит денежных знаков. Реальная их стоимость сократилась за полгода с 3,2 до 1,9 млрд довоенных золотых рублей, рост цен опережал эмиссию - во втором полугодии 1917 г. количество денег в обращении превышало уровень начала 1914 г. в 8,2 раза, индекс цен - в 11,7 раз. Дефицит денежных знаков вел к расширению выпуска разного рода суррогатов (чеков, марок, бон) на местах. Почти полностью прекратился возврат денежных знаков в казну - к осени 1917 г. из почти 20 млрд руб. выпущенных царским и Временным правительствами на руках у населения оставалось 13 - 14 млрд.
Налоговая система также переживала кризис, налоговая дисциплина падала, сборы прямых налогов после февраля сократились, в зависимости от вида сбора, на 19% (промысловый) - 43% (квартирный). Идя на уступки социалистам, 12 июня 1917 г. Временное правительство приняло три новых налоговых закона - о единовременном налоге на доходы, о повышении ставок подоходного налога [максимальная ставка увеличена с 12 до 30% и пр.] и о налоге на сверхприбыли [в зависимости от предприятия от 30 до 80%]. Эти законы обеспечивали беспрецедентный рост обложения имущих граждан и предпринимательских заведений [с изъятием до 90% прибылей] и вызвали ожидаемо острую реакцию последних. Правительство рассчитывало получить от новых налогов примерно 680 млн руб. (500 - подоходный, 100 - на сверхприбыль и 80 - единовременный), однако ввести их в действие так и не решилось.
[Вместо этого правительство обратилось к идее повышения акцизных ставок и введения казенной монополии на товары массового спроса - сахар, табак, чай, спички - с последующим, не менее беспрецедентным, повышением цен на них. Ее реализовать уже не успели, см. - Захаров В. Я, Петров Ю. А., Шацилло М. К. История налогов в России. IX - начало XX в. ].
В целом, к концу октября 1917 г. финансовое положение страны можно было назвать катастрофическим. Последующие мероприятия большевистского правительства его только усугубили. Так, масштабы эмиссии еще более возросли и денежная масса в стране между октябрем 1917 и мартом 1918 г. удвоилась, увеличившись с 17,3 до 33,6 млрд руб.
Финансовый итог войны: Берлинское соглашение августа 1918 года
читать дальше(Ю. А. Петров)
Заключая 3 марта 1918 г. Брестский договор стороны согласились, что «с заключением мира оканчивается война и в экономических и финансовых отношениях». Дополнительное соглашение к договору обязывало стороны после ратификации мирного договора возобновить уплату процентов по государственным обязательствам гражданам другой стороны, предусматривалось также восстановление прав собственности и возмещение ущерба гражданам другой стороны от действий законов военного времени. Окончательное урегулирование претензий должно было произойти в рамках особого финансового соглашения.
По подсчетам Иностранного отделения Кредитной канцелярии Министерства финансов общая сумма государственных обязательств России по отношению к Германии на конец 1917 г. составляла 2 904 млн марок или 1 345 млн руб., с учетом частных инвестиций и пр. - 4 925 млн марок.
По данным, приведенным в письме 12 ведущих немецких банков в МИД Германии (26 февраля 1918 г.) общая сумма германских претензий по государственным и частноправовым обязательствам России определялась в 4 - 5 млрд марок.
Современный германский исследователь вопроса общую сумму германских вложений в России на 1914 г. оценивает в 3,7 млрд марок (2 843 млн государственных и 850 млн частных).
В соответствии с подписанным 27 августа 1918 г. в Берлине финансовым соглашением статьи Брестского договора об уплате Россией процентов по государственным долгам (ст. 8) и о вознаграждении за частноправовые убытки (ст. 13 - 15) отменялись. Вместо этого Россия обязывались выплатить Германии 6 млрд марок в качестве компенсации по всем долгам (включая довоенную задолженность, убытки от законов военного времени и большевистского декрета о национализации промышленности от 28 июня 1918 г.).
1 млрд марок был отнесен на счет отпавших Украины и Финляндии, большевистское правительство обязывалось выплатить Германии 5 млрд марок, из которых 1,5 млрд до 31 декабря 1918 г. (кредитными билетами царского образца на 544,4 млн марок, остальное золотом - 245,6 тонн). Оставшиеся 3,5 млрд предполагалось позднее покрыть поставкой русских товаров на 1 млрд марок и новым 6-процентным германским займом на 2,5 млрд марок.
6 сентября 1918 г. соглашение было ратифицировано ВЦИК.
Уже 13 ноября, в связи с революцией в Германии, большевистское правительство аннулировало Брестский договор и соглашение 27 августа. Однако до ноября 1918 г. в Германию успели отправить 93,5 тонны золота (на 120 млн золотых руб.) и кредитных билетов на 203 млн руб., всего ценностей на сумму в 584 млн марок.
По условиям перемирия 11 ноября 1918 г. Германия обязана была выдать союзникам захваченное и полученное ею русское и румынское золото - на хранение до заключения мирного договора. По Версальскому договору русское золото перешло к победителям и было передано Франции.
Немцы и большевики от взаимных финансовых претензий отказались в Рапалло (16 апреля 1922 г.).
Послесловие
читать дальше(Ю. А. Петров)
Проще его воспроизвести целиком.
***
Подводя итоги проведенному исследованию, уместно сопоставить экономические, социальные и политические процессы периода Первой мировой войны, происходившие в России и в других воюющих странах, чтобы попытаться понять, насколько российские события были уникальными. Разумеется, у каждой страны есть своя собственная неповторимая история, однако в периоды глобальных катастроф, охватывающих целые континенты, участники этих событий испытывают схожие проблемы и пытаются разрешить их примерно одними способами. Уникальность российского военного опыта историки обычно мотивируют тем, что революционные события 1917 г. явились частью национальной истории России, и не принимают во внимание схожие процессы в других воюющих странах, которые не привели к столь же драматичным результатам.
Начнем с экономики. Серьезных испытаний в финансово-экономической жизни не удалось избежать ни одной из стран - участниц войны. На этом фоне показатели России не выглядят безнадежными: сокращение внутреннего валового продукта на душу населения за 1914-1917 гг. здесь составило около 18 %, тогда как в Германии - свыше 20 % и более 30 % в Австро-Венгрии. Военные противники, таким образом, испытали экономический спад не меньший, а даже больший, чем Россия. Его причины аналогичны везде: это огромные затраты на войну, милитаризация экономики и свертывание рыночных механизмов снабжения населения.
Российская империя, как и ее союзники по Антанте, вступила в войну не подготовленной к продолжительным и широкомасштабным боевым действиям, но в целом сумела справиться с задачей мобилизации экономики. Британский историк П. Гэтрелл в этой связи полагает, что так же, как и российская армия, ее союзницы на Западном фронте начали испытывать проблемы с вооружениями и боеприпасами примерно с середины ноября 1914 г. Промышленность Франции, временно нейтральной Италии и даже несравнимо лучше других подготовленной к войне Германии столкнулась с не меньшими трудностями, чем российская индустрия, вследствие потери значительной части квалифицированных рабочих, мобилизованных в армию. Выход виделся в мобилизации экономики на нужды войны.
Потребности времени предопределили повсеместное усиление влияния военного руководства на экономическую жизнь. В воюющих странах военные структуры существенно расширили административный контроль над всеми сферами общественной жизни, включая высшую бюрократию, владельцев частных предприятий и т. д. Ради наращивания производства вооружений и мобилизации ресурсов в Германии, Великобритании и Франции, так же как и в России, создавались разного рода полугосударственные-полуобщественные агентства; частные предприятия, в том числе средние и мелкие, оказывались под их контролем и были вынуждены перестраивать производство с учетом потребностей войны. Процессы в России укладывались, таким образом, в рамки общеевропейских тенденций.
Правда, созданная в империи система военно-регулирующих органов (Особых совещаний) едва ли не с самого начала своего функционирования стала давать организационные «сбои», что обусловливалось недостаточно четким разграничением полномочий и сфер деятельности, несовпадением ведомственных интересов, усугубленных министерскими амбициями. Так, из-за опасений социального взрыва, а фактически в силу разногласий ведомств не удалось своевременно законодательно закрепить меры по милитаризации промышленности и труда, что, однако, было сделано в других воюющих странах.
Тем не менее российским властям удалось значительно увеличить производительность казенных военных заводов за счет их расширения и модернизации, привлечь широкий круг частных предприятий и заключить соглашения на поставку необходимой продукции союзниками и зарубежными торговыми партнерами. В организации военного производства Россия добилась успехов, удачно используя опыт воюющих держав в создании военно-промышленных объединений на основе кооперации крупных, средних и мелких предприятий и новых отраслей промышленности (химической, авиационной, автомобильной, средств связи и т. п.). Наряду с этим многие отрасли, обеспечивавшие потребности частного рынка, городского и сельского населения, в годы войны стагнировали и даже деградировали. Приток импортных машин в отрасли, не связанные с производством вооружения, а также в сельскохозяйственный сектор сократился. Эту неизбежную плату за милитаризацию экономики заплатили все страны - участницы мирового конфликта.
Война дала мощный импульс этатистским тенденциям во всех воюющих странах. Расширился и укрепился государственный сектор экономики; была мобилизована значительная доля частной промышленности; предпринимательство, как и взаимоотношения труда и капитала, оказалось в той или иной мере ограничены законодательством и нормативами военного времени. Процессы, связанные с ростом роли государства в экономике, подготовили почву для послевоенного периода, особенно в условиях финансово-промышленных кризисов на Западе, получив обоснование в экономический теории «кейнсианства».
В России 1914-1917 гг. все эти явления также имели место, тем более что в экономической жизни страны казенные заводы, железные дороги и другие государственные предприятия традиционно играли огромную роль. Однако на Западе государственное военно-экономическое регулирование осуществлялось по соглашению с предпринимательскими и рабочими организациями, опиралось на установившиеся традиции и нормы, наконец - на сформировавшуюся культуру взаимоотношений труда и капитала. В Великобритании Конгресс профсоюзов был непосредственно вовлечен в управление военной экономикой, и в качестве ответной меры профсоюзные лидеры поддержали некоторые ограничения прав рабочих, в том числе в области трудовой мобильности. В Германии организации рабочих тоже участвовали в переводе экономики на военные рельсы, а в 1916 г. был принят закон, в соответствии с которым вводились институты арбитража между предпринимателями и работниками. Организациям рабочих были предоставлены особые полномочия, ставшие своего рода компенсацией за воинскую повинность и ограничение свободы передвижения. Во Франции в январе 1917 г. также был создан институт арбитража для урегулирования отношений труда и капитала, решения которого имели обязательную силу.
В России ничего подобного предпринято не было. Несмотря на призывы общественности к правительству признать роль рабочих организаций и попытаться привлечь их к общему делу, предубеждение царской бюрократии к профсоюзам не изменилось. Более того, сохранялось в целом негативное отношение власти и к деловым кругам, и к общественной инициативе вообще; государство с недоверием и опаской взирало на им же санкционированную систему военно-регулирующих органов, рассматривая их прежде всего как уступку предпринимателям и «общественности». Потому, применяя термин «государственный капитализм» к России, видимо, следует иметь в виду его особенность - здесь власть до февраля 1917 г. по сути своей была социально чужда предпринимательской массе, фактически даже антибуржуазна, и не стремилась урегулировать отношения между трудом и капиталом, чтобы избежать роста социальной напряженности. После Февральской революции новое поколение либеральных политиков попыталось наладить сотрудничество с «организованным трудом», но было уже поздно. В то время как Германия достигла компромисса между трудом и капиталом, в России дело завершилось установлением контроля над предприятиями со стороны фабрично-заводских комитетов.
Общей для всех воюющих стран являлась и проблема обеспечения населения продовольствием. Мобилизация в армию значительного мужского контингента повсюду негативно повлияла на состояние сельхозпроизводства. Великобритания и Франция сумели предотвратить продовольственный кризис отчасти путем наращивания поставок из США, отчасти благодаря стимулированию собственных производителей к расширению посевных площадей и, соответственно, увеличению производства продовольствия. Германия же и Россия не смогли избежать продовольственных затруднений. При этом в России, в отличие от ее главного военного противника, продовольственных ресурсов, несмотря на снижение урожайности, было достаточно, поскольку в годы войны вывоз хлеба из страны прекратился. Однако расстройство транспортной системы затрудняло доставку произведенного зерна в районы потребления. При этом царское правительство пыталось преодолеть дефицит продовольствия путем ограничения частной торговли и ее замены государственными и общественными распределительными организациями. Несмотря на очевидную недостаточность этих мер, вводить систему жесткого нормирования потребления продовольствия российские власти не решились из опасений социального взрыва.
Германское правительство, напротив, ввело нормирование продовольственного обеспечения. Это вызвало серьезное недовольство населения и безусловно привело к временному росту социальной напряженности, однако для Российской империи отказ от такой политики обернулся катастрофой. Продовольственный кризис зимы 1916-1917 гг. послужил благоприятной почвой для массовых протестных движений, которые в итоге завершились Февральской революцией.
Война перевернула весь уклад жизни европейских стран, привела к сокращению численности населения в результате огромных потерь на фронте, сорвала с насиженных мест миллионы людей. Помимо деформации естественных общедемографических процессов (сокращение брачности и рождаемости, дисбаланс половозрастного состава населения и т. д.) война повлекла за собой важные гендерные перемены: в условиях массовой мобилизации в армию мужчин существенно повысился уровень социализации женщин, которые оказались небывало широко представлены в хозяйственной жизни страны, а также в общественных и филантропических организациях.
На общеевропейском фоне Россия выделялась беспрецедентными масштабами вынужденных перемещений населения, что являлось значимым признаком нового, тотального характера войны. Основной миграционный поток составили беженцы из прифронтовой полосы. Значительная их часть, лишившись имущества и работы, двигалась на восток и оседала в глубоком тылу. В отношениях с местными властями и населением беженцы создавали новое «поле» социального напряжения, требуя жилья, трудоустройства, медицинского, продовольственного и иного обеспечения. Решение многих из этих проблем государство и общество вынуждено было брать на себя. Поддержка вынужденных переселенцев тяжким бременем ложилась на провинциальный социум и подрывала местные системы здравоохранения и социального обеспечения, и без того работавшие на пределе возможностей. Конечно, подобные проблемы вставали и в других странах, часть территории которых была оккупирована вражескими войсками. Тем не менее нигде проблема беженцев не превратилась в такой грозный вызов для центральной и местной администрации, а также общественных организаций, как в России.
Немало совпадений с ситуацией в западноевропейских странах можно обнаружить, исследуя влияние войны на российское общество, его взаимоотношения с властью, социальную психологию, настроения и повседневную жизнь людей в тылу. В первые недели войны для всех европейцев были типичны скорее фаталистические настроения, чем массовый энтузиазм, всячески подогреваемый официальной пропагандой. Историки, изучавшие общественную психологию, отмечают покорность людей неотвратимости участия в войне, в равной степени присущую жителям Берлина и Лондона, Парижа и Петрограда.
Для российского общества в первый период войны был характерен порыв патриотизма, настроения массового самопожертвования, усилилась его самоорганизация и активность. Однако по мере затягивания войны все отчетливее стали проявляться тенденции деструкции, социального пессимизма, склонности к стихийным анархическим действиям. Военные поражения и ухудшение материального положения тыла настолько усилили эти тенденции, что они превратились в реальную угрозу единству империи и самой государственности. Ни власть, ни здоровые общественные элементы оказались не в силах ее преодолеть.
Специфика России заключалась и в том, что в глазах большинства населения стремление немедленно прекратить войну любым способом стало императивом - такой же жизненной необходимостью, как решение земельного вопроса в пользу крестьян. Вопреки успокоительным предсказаниям, эти настроения выбитых войной из привычной колеи людей в конце концов вылились в акты социальной агрессии. В условиях падения авторитета верховной власти проявления национального или социального недовольства становились малоконтролируемыми, правительство столкнулось с массовым протестным движением. Несмотря на масштабность и многообразие этих социальных конфликтов, в мирное время Российская империя еще была способна их «переварить». Однако в экстремальных условиях войны это оказывалось невозможно. В сознании российских рабочих и крестьян желание покончить с войной соединилось со стремлением сокрушить государственную машину и уничтожить систему частнособственнических отношений.
Внутриполитические последствия проблем, порожденных войной, повсеместно были крайне серьезными: ключевые члены правительств воюющих стран вынужденно уходили в отставку, государственные структуры подвергались реорганизации, парламентская жизнь утрачивала значимость. Состояние дофевральской России и в этом отношении укладывается в общеевропейское русло, хотя масштабы и острота политического кризиса здесь были на порядок выше.
Мобилизация российского общества на участие в войне была изначально нацелена на поддержку правительства и проходила под патриотическими лозунгами, но в конечном итоге обернулась против власти. Большая доля ответственности за радикализацию общества лежала на имперской администрации. Пытаясь мобилизовать общественность на решение задач военного времени, власть продолжала рассматривать общественные организации не как союзника, но конкурента. Она была готова приостановить любое, даже очевидно полезное общественное начинание в случае малейшего подозрения его участников в нелояльности себе. Такая политика вела к разочарованию властью общественной среды и, как следствие, к политизации ее деятельности. За годы войны общественные организации и их лидеры прошли путь от реализации проектов, связанных с заботой о раненых и беженцах, до выдвижения требований правительства общественного доверия и ответственного министерства. К февралю 1917 г. сложился «оппозиционный консенсус», который консолидировал разные «элиты» России. Их объединяло неприятие правящего режима, но реалистического плана выхода из тупиковой ситуации они не имели, и обращение к сценарию дворцового переворота только подчеркивало их бессилие.
В условиях общеполитического кризиса ведущие политические партии не смогли выработать адекватную ситуации стратегическую и тактическую линию и сошли с политической авансцены. Лишь либералы (кадеты) удержались «на плаву» и, сыграв определенную роль в дестабилизации авторитарного режима, сумели временно прийти к власти после Февральской революции. Что касается социалистических партий, то в условиях обострения политического кризиса они набирали все больший вес, что позволило им оказывать серьезное влияние на выработку политического курса Временного правительства.
В отличие от России, в других воюющих государствах проявления социального недовольства были направлены, как правило, не против системы, а на преодоление отдельных, наиболее болезненных, последствий войны. Покушения на основы социально-политического строя как такового если и происходили, то либо оперативно подавлялись государственной властью, либо нейтрализовались реформами. Поэтому в то время как практически повсеместно в Западной Европе завершение войны ознаменовалось наступлением эры реформ, перед Россией открылась совершенно иная перспектива. Революционный выход из войны на несколько десятилетий вперед предопределил развитие нашей страны. И если XX век для человечества, как признают многие историки, начался с Первой мировой войны, то и его досрочное окончание для советской России в 1991 г. оказалось связано с распадом той политической и экономической системы, которая, в свою очередь, явилась порождением тотального военного конфликта 1914-1918 гг.
2-я часть
1-я часть