[EricMackay]

Исконно при крещении всякий человек на Руси получал христианское имя, а со временем дело складывается так, что оно могло оставаться его единственным именованием на протяжении всей жизни; при этом в XVI в. наряду с подобной одноименностью в полной мере сохраняется старая практика, когда у человека, помимо имени христианского, могло быть и второе, обиходное, имя, ничего общего с церковным календарем не имеющее. Таким образом, он оказывался обладателем сразу двух имен — христианского и нехристианского (Прокопий / Томило, Петр / Шарап, Матфей / Богдан и др.).
С другой стороны, на это время приходится расцвет традиции иной двуименности, когда у многих людей, кроме имени, полученного при крещении, имелось еще одно мирское христианское имя; носитель подобной двуименности мог быть, например, Иваном / Титом, Дмитрием / Уаром, Федором / Авксентием, Петром / Андреем или Полиевктом / Петром, Иваном / Василием или Василием / Иваном.
Постригаясь под старость или на смертном одре во иночество, человек в эту эпоху практически непременно получал еще одно календарное имя, становясь Авксентием / Арсением, Иваном / Ионой или Василием / Варлаамом. Сталкиваемся мы и с единичными случаями — которым суждено будет во второй половине XVII в. перейти в более или менее регулярную практику, — когда следующая ступень монашеского посвящения, схимничество, ознаменовано еще одним актом перемены имени.
Таким образом, в течение жизни, не выпадая из рамок традиции, можно было оставаться при одном имени, а можно было обрастать двумя, тремя, четырьмя, а то даже и пятью собственными именами.
Часть из этих имен согласовывалась друг с другом по некоторым правилам, а часть могла существовать независимо. Все эти антропонимы подвергались определенной культурной дистрибуции, то есть в зависимости от ситуации было уместно пользоваться тем, а не другим именем. Замечательно, однако, что дистрибуция эта не была строгой, а правила — абсолютными.
Все это в совокупности формирует чрезвычайно пеструю и яркую ономастическую картину столетия, способную при всем том сыграть немало злых шуток с историком. Фигурирует ли, к примеру, в документах два родных брата или один обладатель двух христианских имен? Прожил ли человек всю жизнь в миру с двумя календарными именами или он принял постриг и именно тогда и поэтому получил еще одно имя? Справедливо ли некое обвинение в умышленном сокрытии подлинного именования и в использовании имени фальшивого, или человек, как и многие его современники, в одной ситуации пользовался одним своим христианским именем, а в другой — другим? Какое из двух имен одного и того же лица, упоминаемого в тексте, является крестильным, а какое нет?
Список подобных проблем, возникающих при работе с антропонимическим материалом XVI в., нетрудно расширить, причем в некоторых эпизодах мы обречены на их неразрешимость из-за недостатка необходимых данных — подавляющее большинство составителей текстов XVI в. не ставили перед собой задачи запечатлеть многоименность упоминаемых ими персонажей во всей ее полноте, и никто из них (за исключением разве что любознательных, но не всегда компетентных иностранцев) не взял на себя труд объяснить, как, собственно, эта многоименность была устроена.
Тем не менее в имянаречении этой эпохи можно выявить целый ряд закономерностей, которые позволяют с большей или меньшей степенью надежности реконструировать функции и статус различных именований одного и того же лица.
Во-первых, достаточно хорошо известно, что в эту эпоху монашеское имя чаще всего подбирается по созвучию или орфографическому сходству с мирским христианским именем постригаемого... Проделанное на сегодняшний день исследование позволяет нам совершить следующий шаг и сказать с уверенностью, что если у человека в миру есть два христианских имени, то имя иноческое будет подбираться к тому из них, которое является крестильным... Иначе говоря, если из разных источников можно собрать сведения о том, что у конкретного лица в миру были имена Федор и Авксентий, а в монашестве он принял имя Арсений, то именно Авксентий с высокой степенью надежности можно считать именем, полученным при крещении. Необходимо учитывать при этом, что хотя и редко, но имя при постриге могло быть дано и вовсе без оглядки на мирское, выбираться на каких-то иных основаниях, например, по календарным или семейно-родовым соображениям.
Немаловажно, во-вторых, что вся русская система христианской антропонимики в XVI в. теснейшим образом связана с календарем, что запечатлено в многочисленных кормовых и вкладных книгах, синодиках, вкладных грамотах и иных близких к ним по жанру документах эпохи. Существенно, в частности, что если по человеку предписывалось совершать особые ежегодные поминовения, то они приурочивались ко дню его кончины, дню празднования его святого тезки по крестильному имени, а иногда еще и ко дню святого, тезоименитого усопшему по еще одному, некрестильному христианскому имени, если таковое имелось. Вообще говоря, в церковном обиходе личные имена человека и даты, связанные с его небесными покровителями, образуют единый и сложно переплетенный комплекс, в котором один недостающий элемент иногда может быть восстановлен по совокупности других, присутствующих в текстах.
Относительно простыми для понимания функционального статуса каждого антропонима представляются те случаи, когда по разным документам мы можем собрать три христианских имени некоего человека, причем одно из них заведомо иноческое. Так, жена Даниила Строганова (дочь Гавриила Едемского) в миру была обладательницей имен Ольга и Акилина, а постриглась как Антонида, из чего мы вправе сделать вывод, что крестильным из двух ее мирских имен было именно Акилина. В полном соответствии с этим предположением для ее поминовения в году назначен один день — 13 июня... когда церковь отмечает память Акилины, мученицы Вивлийской. Здесь все компоненты своеобразного антропонимического досье легко согласовываются друг с другом и не нуждаются в реконструкции.
Именно подобные — достаточно ясные — случаи формируют модель, позволяющую работать с теми ономастическими казусами, где светскую христианскую двуименность, например, можно лишь заподозрить. Так, в документах мы нередко сталкиваемся с ситуацией, когда человек при жизни назначает дату корма по себе, разительным образом не связанную с тем светским христианским именем, под которым он фигурирует в том же источнике...
Очень выразительна в этом отношении антропонимическая история думного дьяка Ивана Елеазаровича Цыплятева. В своей данной архимандриту Московского Чудова монастыря, датируемой 1567/68 г., он при жизни отдает некоторую часть земельных владений на помин своих родителей, а в будущем — себя самого и своей жены, добросовестно расписывая, в какие дни кого из членов семьи следует поминать. Всюду мы видим в чем-то идеальную последовательность: отец Ивана именуется Елеазаром и должен поминаться «августа в 1 день, на память Седми Маковеи и учителя их Елиозара», мать именуется Марьей и поминать ее следует «июля в 12(22) день, на память святыя и равноапостолныя Марии Магдалины», жена Ивана Цыплятева названа Пелагеей и поминать ее следует «октября в 8 день, на память святые преподобные матере нашеи Пелагеи».
Более того, в тексте упоминается, что отец Цыплятева, обладатель имени Елеазар, в иночестве стал Евфимием — относительно Иванова отца, таким образом, мы получаем полную, абсолютно традиционную и непротиворечивую картину, согласно которой человека при постриге нарекают именем, совпадающим по первой букве с тем единственным именованием, которое нам известно для него в миру, а поминают после кончины в день святого тезки по этому же мирскому имени.
Собственно «непорядок» с именами и поминовениями из всех лиц, перечисленных в данной, есть только у одного — у самого Ивана Цыплятева. Он предписывает поминать себя на 5(15) декабря, да еще и указывает имя конкретного святого, память которого празднуется в этот день:
…а после моего живота меня, Ивана, декабря в 5(15) день, на память святаго священномученика Елеуферья.
Почему же человек, именуемый Иваном, стремится к тому, чтобы его поминали на св. Елевферия, а не на память кого-либо из свв. Иоаннов, коих в месяцеслове великое множество? Пролить свет на это обстоятельство позволяет тот факт, что позже Иван Цыплятев примет постриг под именем Евфимий — тем же самым, что некогда получил в иночестве его отец, Елеазар (Евфимий) Цыплятев. Можно допустить, конечно, что Цыплятев-младший попросту подражал своему отцу, и такое монашеское имя было дано ему исключительно по родовым соображениям, вне ориентации на имя мирское. Отчасти, по-видимому, так оно и было. Нельзя не заметить, однако, что имя Евфимий, никак не сочетающееся с именем Иоанн, по первой букве прекрасно подходит к имени Елевферий, на день которого Иван Цыплятев просит себя поминать.
Таким образом, у нас есть возможность сложить имеющиеся у нас, на первый взгляд, не подходящие друг другу элементы в стройную и последовательную картину. Цыплятев, дающий вклад по себе и своим родным, был обладателем двух имен, публичного Иван и крестильного Елевферий; при его монашеском наречении, в полном соответствии с традицией, ему дали иноческое имя, начинавшееся на ту же букву, что и крестильное, причем из множества подходящих по этому признаку антропонимов месяцеслова выбрали как раз тот, что принял в иночестве его покойный отец, и Иван / Елевферий стал Евфимием.
...Итак, совокупность данных Синодика и записей о двух вкладах Ивана Цыплятева (земельное владение и рукопись) позволяют почти наверняка опознать в нем носителя христианской двуименности, обладателя мирских имен Иоанн и Елевферий, при этом имя Елевферий было получено при крещении, тогда как имя Иоанн в полной мере обладало статусом светского публичного имени.
(Литвина А.Ф., Успенский Ф.Б. Как звали думного дьяка Ивана Елеазаровича Цыплятева? (Из истории имянаречения в XVI в.) // «Вертоград многоцветный». Сборник к 80-летию Бориса Николаевича Флори)