[EricMackay]

Статья, как обычно, крайне интересная, повыдирал самое вкусное. Полностью здесь - books.reenactor.ru/?bookid=4481

***
В мае 1621 г. жители подведомственных приказу Устюжской четверти города Великого Устюга и Устьинских волостей, доставившие в Москву собранные подати, попытались дать взятку думному дьяку Томиле Иудичу Луговскому: «Привезли в посулех устюжане сто рублев денег, три кубка серебрены, два перстня золотых, один с яхонтом, Устьинских волостей крестьяне привезли пятьдесят рублев денег да сорок куниц, тысеча белки». Луговской взятки не принял, передав деньги, драгоценности и меха в государеву казну, о чём в приходной книге приказа сделали соответствующую запись.
В июле того же года жители Соли Вычегодской также попробовали дать главе Устюжской четверти взятку в размере 100 руб. Результат оказался тем же — дьяк отправил привезённые деньги в государеву казну. Не принявший взятки думный дьяк Томило Луговской был на тот момент одним из наиболее влиятельных лиц в правительстве, возглавляя одновременно три центральных ведомства — Разрядный и Печатный приказы и Устюжскую четверть. Во главе Разрядного приказа он стоял и в начале Смуты (1605—1610); вместе с Филаретом Никитичем Романовым он провёл восемь лет в плену в Речи Посполитой и остался близок к патриарху по возвращении в Москву...
Здесь мы сталкиваемся с нечастым случаем документальной фиксации попытки дачи должностному лицу взятки с указанием её размера (обыкновенно в документах встречаются размытые формулировки вроде «мзда великая» или «посулы многие»), В тех же случаях, когда сумма взятки озвучивалась, не всегда можно соотнести её с уровнем достатка дающего и берущего, равно как и с размером выгоды, которой дающее взятку лицо стремилось достичь. В нашем случае также нет возможности абсолютно точно перевести в денежный эквивалент сделанное столичному дьяку провинциальными челобитчиками подношение, но приблизительно вычислить размер взятки всё же можно.
Деньгами жители Устюга, Соли Вычегодской и Устьянских волостей поднесли Томиле Луговскому 250 руб. Стоимость привезённой устьянскими крестьянами пушнины с учётом актуальных для того времени цен могла составить 20—30 руб. Оценить же в денежном выражении ценность поднесённых устюжанами кубков и перстней сложно. Стоимость серебряного кубка в зависимости от веса и художественных достоинств колебалась тогда от 10 до 30 руб., а 1 г. золота стоил 22—28 коп. Учитывая это обстоятельство, можно предположить, что три серебряных кубка и два золотых перстня могли стоить около 100 руб. Таким образом, всего жители северных уездов попытались дать думному дьяку взятку стоимостью около 380 руб., что примерно на четверть превосходило его годовой денежный оклад (согласно поданной позднее Луговским челобитной в думных дьяках он получал по 300 руб. жалованья в год).
Любопытно сопоставить размеры предложенных столичному дьяку посулов с окладом податей, взимаемых в государеву казну: с Великого Устюга предполагалось собрать в 1620/21 г. около 11 тыс. руб., с Соли Вычегодской более 5700 руб., с Устьянских волостей примерно 1500 руб. Следовательно, явившиеся в столицу устюжане, усольцы и устьянские крестьяне поднесли влиятельному дьяку денег и товаров на сумму, составлявшую приблизительно 2% годового денежного сбора с их городов и уездов.
Велика ли была сумма предлагаемой взятки? Приведём для сравнения данные о посулах, поднесённых должностным лицам во втором десятилетии XVII в. Так, в мае 1614 г. жители Вятской земли постановили поднести присланному к ним дозорщику дьяку Михаилу Ордынцеву «на приезде» 50 руб. Вместе с гораздо меньшими подношениями сопровождавшим дьяка дворянам (4 руб. 44 коп.) набралась не слишком обременительная сумма — по 21 коп. с сохи. Примерно те же деньги — по 20 коп. с сохи — вятчане подносили чуть раньше, в декабре 1613 г., дьяку Ивану Поздееву.
Гораздо дороже обошлось вятчанам летом 1614 г. поднесение взятки присланным из столицы «боярам»: им собрали примерно по 1 руб. 14 коп. с сохи (всего с Вятской земли при таком раскладе получалась сумма в 295 руб.). Впрочем, и заинтересованность вятчан очевидна: с них предполагалось собрать за прошедшие три года 3 тыс. руб. «за пермское ямское строенье», и присланные из Москвы эмиссары этих денег на вятчанах править «не велели» (надо полагать, доложив в столице о «конечном разорении» Вятской земли).
В 1618 г. крестьяне Сумерской волости вручили подьячему Дружине Скирину, приехавшему к ним с хлебным выдельщиком (эмиссаром, устанавливавшим размеры хлебного оброка в пользу государя) взятку в размере 100 руб. (порядка 30 руб. с сохи или по 25 коп. с двора). Размер взятки существенно превосходил годовой денежный оклад подьячего, получавшего в Поместном приказе жалованье в размере 14 руб. Таким образом, подносимые должностным лицам взятки могли существенно превосходить их официальный оклад.
Однако приведённые примеры коллективных «посулов» должностным лицам начала XVII в. при раскладке на дворы не выглядят фантастически огромными. Взятка, которую в мае 1621 г. пытались дать думному дьяку Томиле Луговскому устюжане (по нашей оценке — около 200 руб.), при распределении её на количество жилых дворов в городе (в 1623/24 г. их в Великом Устюге числилось 725) даёт не слишком большую сумму — по 26—28 коп. с двора или по 22 коп. с каждого взрослого мужчины. Жителям Соли Вычегодской, где в 1620 г. насчитывалось 270 жилых дворов, чтобы собрать 100 руб. для подношения Луговскому, надлежало взять с двора по 37 коп. (а при пересчёте на взрослое мужское население — более 560 душ — по 17—18 коп.). Надо полагать, не слишком обременительно было для крестьян Устьинских волостей собрать средства на посул в размере 80 руб. В волости по более поздним данным числилось 969 дворов и 1459 жителей (взрослых мужчин), следовательно, с двора собирали примерно по 8 коп. (или по 5 коп. с человека). Вряд ли поэтому подношение главе московского приказа в 1621 г. было разорительно для жителей Великого Устюга, Соли Вычегодской и Устьинских волостей...

Таким образом, мотивы челобитчиков, пытавшихся поднести главе Устюжской четверти взятку в размере 200 руб. становятся очевидными: собрав по 27—28 коп. с двора, они пытались уговорить думного дьяка закрыть глаза на ежегодные хищения ими до 4 тыс. руб. казённых денег.
Злоупотребления при сборе питейных денег, судя по всему, не являлись спецификой одного лишь Устюжского уезда. Сохранившиеся документы позволяют утверждать, что похожая картина наблюдалась в Соли Вычегодской и Усольском уезде...
Итак, жителей Великого Устюга и Соли Вычегодской уличили в фискальных махинациях (преимущественно с питейными деньгами), и они попытались исправить ситуацию с помощью взятки в размере 300 руб. Глава Устюжской чети отказался закрыть глаза на их злоупотребления, вследствие которых казна недополучала свыше 5 тыс. руб. дохода в год. Устюжанам и усольцам пришлось возместить казне утаённые деньги. Обладая существенно уточнёнными сведениями о финансовом потенциале Великого Устюга и Соли Вычегодской, правительство сумело уже в первой половине 1620-х гг. заставить жителей этих городов и уездов платить косвенные налоги на пределах возможностей податного населения...

Вообще же царящая в северных городах бесконтрольность в сфере финансов поставила перед центральным правительством вопрос о причинах пассивности представителей воеводской администрации: имела ли с их стороны место, выражаясь современными терминами, преступная халатность (а на языке эпохи — «нерадение»), или же речь следовало вести об оплачиваемой взятками «бездельной корысти» (т.е. коррупции)?
Вскоре после неудачной попытки подкупа устюжанами и усольцами думного дьяка Томилы Луговского тот распорядился прислать в столицу мирские расходные книги с начала царствования Михаила Фёдоровича. Результаты проверки нашли отражение в финансовой документации приказа благодаря тому, что царь и Боярская дума распорядились взыскать с представителей устюжской и усольской администраций и столичных эмиссаров треть «кормовых и посульных денег», полученных ими за время пребывания в должностях. Среди тех, кому пришлось уплатить в казну часть взятых с жителей Соли Вычегодской и Великого Устюга поборов, названы воеводы, дьяки, подьячие, дозорщики, сборщики запросных денег. К сожалению, всей полнотой информации о взятках и подношениях отдельным лицам мы не располагаем. В 1622/23 г. с устюжских и усольских должностных лиц взыскали 1585 руб. 67 коп. 1.5 деньги. Кроме того, часть денег у них взял подьячий Фёдор Порошин, не отметивший этого в приходной книге приказа. Лишь позднее выяснилось, что подьячий взыскал 826 руб. 57 коп. 0.5 деньги. Всего, следовательно, в Устюжской четверти взяли 2412 руб. 25 коп. «кормовых и посульных денег», а полная сумма поборов устюжских и усольских воевод, отражённая в мирских расходных книгах, была втрое выше и составила 7 236 руб. 75 коп.
Дороже всего, что вполне предсказуемо, посадским и уездным людям обходилось содержание воевод, взимавших с подконтрольного населения денег и товаров на суммы, в несколько раз превосходящие их официальное жалованье.
Например, устюжский воевода кн. А.В. Приимков-Ростовский, находившийся на воеводстве в 1616—1619 гг. и получивший от населения подведомственного города и уезда за это время более 1400 руб., имел в 1619/20 г. в Устюжской четверти годовой оклад 70 руб., т.е. его содержание обходилось населению Великого Устюга в пять раз дороже, чем государственной казне. Денежный оклад Василия Алексеевича Аргамакова в Устюжской четверти составлял 50 руб.; два года его пребывания на воеводстве в Соли Вычегодской обошлись местным жителям почти в 1300 руб. (вместе со стоимостью построенного для него воеводского двора), а значит усольцы платили присланному из столицы администратору в 12 раз больше государева жалованья. Предшественник Аргамакова воевода Мирон Тимофеевич Хлопов обходился посаду и уезду заметно дешевле, но и на его годовое содержание уходило более 300 руб. Позднее, в 1674/75 г., пребывание воеводы в Соли Вычегодской стоило посаду и уезду намного дороже — 800 руб...
Отразившийся в приходной книге Устюжской четверти пласт информации даёт пищу для размышлений относительно характера взаимоотношений воеводской власти и подведомственного ей населения. С одной стороны, мы имеем дело с господствующей в историографии точкой зрения, воспринимаемой едва ли не как аксиома, о крайней степени коррумпированности городовых воевод, своими бесконечными поборами доводивших вверенных их управлению людей до ужасной нищеты. Исследователь феномена «воеводского кормления» в России второй половины XVII в. Г.П. Енин увидел в изучаемом им явлении врождённую и неизлечимую болезнь отечественного государственного организма: «Правительство не могло... и не собиралось искоренять воеводские злоупотребления, доходы от которых издревле составляли непременную часть ренты-кормления... широкие полномочия открывали перед воеводами практически безграничные перспективы незаконного кормления под вполне легальной окраской, хотя принудительный характер поборов был очевиден».
Иной взгляд на воеводскую власть демонстрирует крупный специалист по истории XVII в. В.Н. Козляков. Для него логичным является другой вывод: «Очевидно, что оно (воеводское управление. —Д.Л.)... не могло строиться на оправданиях воровства и алчности. Факты получения воеводами жалованья перед их приездом в города и уезды лишний раз демонстрируют незаконность воеводских “кормов”, с которыми боролись московские цари XVII века... Если и просили они (служилые люди. — Д.Л.)... “покормиться” на воеводство, то, наверное, это ещё была и понятная современникам ссылка на “кормлёные книги” четвертей, где вновь назначенным воеводам предстояло “руку приложить” в подтверждение полученных годовых окладов».
Приходная книга Устюжской четверти показывает, что, безусловно, руки воевод не были совершенно чисты, и получение государева жалованья в четвертных приказах никак не препятствовало взиманию «кормовых и посульных» денег с управляемого населения. С другой стороны, нельзя согласиться с тем, что московское правительство не предпринимало совершенно никаких мер к пресечению воеводского произвола, постановив «оштрафовать» представителей воеводской администрации в размере третьей части документально подтверждённых мирскими расходными книгами «кормовых и посульных денег». При этом речь не шла ни о полном изъятии этих средств, ни, тем более, об их возвращении устюжанам и усольцам.
Нужно отметить также, что для рассматриваемого периода стоимость содержания воевод местным населением не была чрезвычайно высокой. Воевода Мирон Хлопов получал от подведомственного населения приблизительно по 300 руб. в год, его преемник Василий Аргамаков — заметно больше, около 640 руб. в год (иначе говоря, первый обходился усольцам по 50 коп. с семьи в год, второй — примерно вдвое дороже). Не исключено, что Аргамакову поднесли больше денег в связи с тем, что он проводил сыск о причинах кабацкого недобора (напомню, что на первом этапе результаты сыска оказались вполне благоприятными для сольвычегодского посада). Устюжский воевода кн. Алексей Приимков - Ростовский каждый год получал в виде «кормов и посулов» примерно по 360 руб. Это впятеро превосходило оклад его жалования, но при распределении этой суммы на посадское население получается всё та же не слишком обременительная полтина с двора. В данном случае мы берём в расчёт только посадское население. Вместе с населением уездов (в Устюжском, по имеющимся в Москве сведениям, было 9458 «жителей» (взрослых мужчин), в Усольском — 6146) воевода обходился каждой семье в 3—4 коп. в год.
Конечно, необходимо отдавать себе отчёт в том, что в мирских расходных книгах отражены не все траты на содержание воевод (в частности, там не записывались индивидуальные подношения), но даже с учётом этого обстоятельства нельзя согласиться с тезисом Г.П. Енина о том, что «затраты подвластного населения на содержание государственных администраторов сопоставимы по размерам с государственным обложением»...
И, конечно, размер ежегодно поступавших в 1620-х гг. в государственную казну денежных сборов с Великого Устюга и с Соли Вычегодской существенно превосходил расходы на кормы и посулы местным воеводам, составляя в первом из этих городов 2—2.5, а во втором — 4—5% сбора. Подношения посадских людей и уездных крестьян воеводам не шли ни в какое сравнение с теми деньгами, которые усольцы и устюжане «экономили» за счёт не замечаемых городской администрацией махинаций с кабацкими деньгами (первые в начале царствования Михаила Фёдоровича утаивали от казны порядка 2 тыс. руб. в год, вторые действовали с большим размахом, ежегодно недоплачивая в бюджет до 6 тыс. руб.).
Масштабы имевших место злоупотреблений наглядно видны при сопоставлении уровня денежных сборов в этих городах в 1619/20 г. (до появления там московских голов) с количеством денег, собиравшихся в 1620-х гг. Из таблицы 4 видно, что «окладные» доходы росли медленно, увеличившись к 1625/26 г. по сравнению с 1619/20 г. на 15% в Великом Устюге и на 19% в Соли Вычегодской (что с некоторой осторожностью можно считать показателем темпа экономического роста). Поступление же в казну кабацких и таможенных сборов в Устюге к середине 1620-х гг. выросло на 233, а к концу десятилетия — на 285%; у Соли — на 93 к середине и на 139% к концу 1620-х гг. Их рост в пределах 15—20% можно объяснить общим экономическим подъёмом по завершении Смутного времени. Увеличение же сверх этого уровня сборов тамги и питейных доходов в 1.5—2 раза может быть объяснено лишь установлением реального правительственного контроля за этими источниками прибыли.

Помимо воевод, деньги и корм подносились устюжанами и усольцами иным должностным лицам. Крупные суммы расходовались на подношения дьякам и подьячим. Находившийся в Соли Вычегодской, судя по всему, менее года подьячий Панкрат Бабанин успел получить с населения города 145 руб. Размер его жалованья неизвестен, но в любом случае оно было в несколько раз меньше (максимальный годовой денежный оклад подьячего тогда составлял 50 руб.). Подьячий Феоктист Матвеев, служивший в 1617 г. в Разрядном приказе с небольшим (4 руб.) денежным окладом, получил в «командировке» (к сожалению, неизвестно, когда именно и в каком качестве он побывал в Устюге или Соли Вычегодской) от местного населения 50 руб. Подьячий Семён Осокин, проводивший дозор в Соли Вычегодской и Усольском уезде, взял «кормов и посулов» более чем на 140 руб. Любопытно, что задабривание его непосредственного начальника, писца Василия Самарина, обошлось усольцам в десять раз дешевле.
Не обошлось и без поднесения взяток и «почестей» сборщикам «запросных и пятинных денег»...

Складывается любопытная картина: центральная власть в первые годы царствования Михаила Фёдоровича не имела представления о реальном экономическом состоянии отдалённых городов и уездов, полагаясь на сведения, предоставляемые самими посадскими и уездными людьми. Посадское население достаточно быстро находило общий язык с воеводами, сборщиками экстраординарных налогов, дозорщиками. Уплачиваемые им взятки на протяжении длительного времени позволяли поддерживать в московском правительстве существенно заниженные представления об уровне местных доходов. Размеры «посулов», вручаемых должностным лицам, не были чудовищно большими, они не шли в сравнение с выгодой, приобретаемой посадскими людьми, заручившимися небескорыстным сочувствием воеводы или дозорщика. Пример выявленных в начале 1620-х гг. в Устюге Великом и Соли Вычегодской хищений показывает масштабы злоупотреблений, практикуемых жителями этих городов в условиях отсутствия реального контроля со стороны центральной власти.
Это, в свою очередь, ставит вопрос: насколько соответствует действительности представление о том, что посадские люди XVII в. находились в полной зависимости от представителей воеводской администрации? Документы Устюжской четверти показывают, что содержание воевод не было для населения Великого Устюга слишком обременительным, а отношения посадского населения с администрацией выглядят вполне взаимовыгодными.
Вторая проблема, обращающая на себя внимание в свете проанализированных источников — достоверность сведений об экономическом состоянии и потенциале городов и уездов, которыми располагало правительство царя Михаила Фёдоровича к моменту завершения Смутного времени. До начала практики назначения голов в Великий Устюг и Соль Вычегодскую из Москвы местное население при попустительстве воевод убеждало столичные власти в крайней степени своего разорения, в 1,5—2 раза занижая данные о размерах кабацких и таможенных сборов.
Централизаторским устремлениям московских властей в фискальной сфере в первые десятилетия XVII в. успешно противостояли посадские миры северных русских городов, не слишком дорогой ценой сделавшие своими союзниками агентов центральной власти — воевод. Правительству царя Михаила Фёдоровича, лишённому достоверной информации о фискальном потенциале городов и уездов, приходилось прибегать к введению экстраординарных податей, но их сборщики оказывались вовлечены в процесс дезинформирования центрального правительства.
В случае Великого Устюга и Соли Вычегодской ситуация прояснилась лишь после передачи контроля над сбором таможенных и кабацких денег столичным головам. Свою роль сыграла и порядочность приказного дьяка — представителя того слоя управленцев, который современники и потомки особенно охотно обвиняют в мздоимстве и казнокрадстве. Соответственно, открытым остаётся вопрос о подлинных масштабах разорения Московского государства в годы Смуты начала XVII в.

Д. Лисейцев «Привезли в посулех устюжане сто рублев денег»: земские миры и центральная власть в Московском государстве 1610—1620-х гг. // Российская история. 2018. №4