[EricMackay]

Чем интересна рассмотренная нами «забытая война» на ливонском пограничье в 1340-х годах? На наш взгляд, основной интерес представляют действия (и скрытая за ними мотивация) субъектов военного конфликта.
Национальные историографии XIX–XX веков предпочитали рассматривать такого рода конфликты в широком «национально-государственном» контексте: «русско-ливонская» (а то и «русско-немецкая») война, «борьба Великого княжества Литовского с Ливонским орденом» и т. п. Нельзя сказать, что такая постановка вопроса является неверной. Но это только один из уровней интерпретации.
Рассмотренный нами сюжет позволяет выделить разные уровни и разные типы конфликтов:
1. «Большие войны» крупных государственных образований – Великого княжества Литовского, Тевтонского ордена, Шведского королевства, проводивших глобальную политику расширения своего влияния. К этому же «верхнему уровню» конфликтов относятся и «войны этносов и конфессий», столь близкие духу национальных историографий XIX–XX веков, – такой войной в рамках нашего повествования является восстание эстов в 1343–1345 годах.
2. «Локальные войны» региональных центров, защищавших свои собственные интересы, таковы в нашем случае Новгородская и Псковская республики, ливонское отделение Ордена, Дерптское епископство, Витебское княжество в период правления там Ольгерда и др.
3. «Частные войны», встраивающиеся в контекст «больших» и «локальных войн», таковы набеги псковских ватажек (особенно выразительные
в описании Псковской 3-й летописи) и походы ливонцев, сезонные рейзы крестоносных «гостей» Ордена и т. д.
4. Наконец, «индивидуальные войны» странствующих рыцарей, куда можно отнести «поход на край известного мира» Ханса фон Трауна и Фридриха фон Кройцпеха. Особенно выразителен пример Фридриха фон Кройцпеха, которому во время его большого путешествия (напомним еще раз его основные вехи: Италия, Испания, Иерусалим, Синай, Каир, Армения, Кипр, Константинополь, Кафа, «Тартария», «Руссия», Польша, Пруссия, Ливония, Изборск и дальше – Швеция, Норвегия, Англия, Голландия, Рим) почти наверняка было все равно, с кем скрестить копье в рыцарском бою: с «сарацинами», «схизматиками» или же с добрыми католиками в битве с «испанцами на море».

Различные уровни конфликта предполагают и их разную мотивацию, а также переплетение этих мотиваций. Представляется, что далеко не всегда мы можем рационализировать действия субъектов конфликта 1340-х годов в категориях политики государств Нового и Новейшего времени. Осознавали ли псковские посадники, ответившие на убийство послов (обусловленное вполне случайными и бытовыми мотивами) серией военных набегов, что они вызовут локальную войну, имеющую тенденцию перерасти в большой региональный конфликт? Наверное, должны были осознавать, но это осознание конкурировало в их расчетах с привлекательной возможностью здесь и сейчас пограбить немецкие владения.
Что было причиной, а что поводомвойны великого князя Ольгерда против Новгорода в 1346 году – государственные интересы Великого княжества Литовского (и укрепление региональных позиций литовских князей на княжеских столах в Витебске и Полоцке) или реакция на оскорбительное наименование «собакой», которое следовало немедленно смыть кровью? И можно ли в этом случае четко отделить причину от повода? На наш взгляд, политика государственных образований разного уровня (а таковая, несомненно, присутствовала в Вильне, Витебске, Мариенбурге, Дерпте, Новгороде, Пскове и других центрах) соседствовала в качестве причин с чисто импульсивной реакцией – той самой «пылкой верностью сторонников», о которой как о вполне реальной причине военных конфликтов говорил такой знаток средневековой культуры, как Йохан Хёйзинга.

Все эти причины и импульсы соседствовали и переплетались в различных сочетаниях. В выбранной нами перспективе наблюдается и цикличность, если можно так сказать – «поколенность» войн. Очевиден энтузиазм, с которым все заинтересованные стороны (в русско-немецко-литовском треугольнике) устремились в военный конфликт 1341–1342 годов. Когда десятилетием спустя этот потенциал был исчерпан – война естественным образом прекратилась, даже без внятного оформления мирного договора. К началу 1360‑х годов подросло новое поколение, которое было готово попробовать себя в войнах с язычниками/схизматиками/латинянами – и колесо войны вновь завертелось. Очевидно, если мы рационализируем всю эту проблематику и сведем ее к прагматизму политики государств образца Нового и Новейшего времени, мы потеряем что-то существенное в понимании логики событий и мотивации действий людей того времени.

Данный вывод относится, конечно, не только к истории Ливонии и соседних земель в XIII веке, а к эпохе Средневековья в целом. В первой части
нашего исследования мы наблюдали сходную ситуацию в Австрии предыдущего столетия, особенно выразительную при рассмотрении правления герцога Фридриха Воинственного. Каждый год герцог выступал в поход – на север, восток или запад от своих владений. Очевидно, что эти перманентные войны были обусловлены не только государственными интересами Австрийского герцогства, но и личным темпераментом самого Фридриха, а также вопросами престижа, игравшими огромную роль в средневековом обществе. Надменное поведение венгерского посла, которое живописует нам «Книга князей» Янса Эникеля, было для герцога Фридриха такой же законной и достаточной причиной войны, как для князя Ольгерда ругательные слова новгородского посадника. Появление неизвестного врага (например, монголов на границах Австрийского герцогства в 1241 г. или русских и половцев в составе венгерского войска на реке Лейте в 1246 г.) вызывало не только «страх и трепет», но и искренний энтузиазм, предоставляя рыцарям возможность скрестить оружие с новым противником. Герцог Фридрих Воинственный был в этом плане настоящим рыцарем и полностью заслужил свое прозвище. Впрочем, это относится не только к последнему Бабенбергу: в правление короля и герцога Пржемысла Оттокара II ни один год не проходил без военного похода, а к традиционному кругу врагов (Венгрия и Бавария) он добавил еще и прусских язычников. То же самое можно сказать и о князе Данииле Романовиче, несмотря на сложившуюся в историографии традицию рассматривать каждое его действие как результат дальновидной и продуманной политики. При подведении итогов вмешательства князя Даниила в дела Австрийского герцогства мы посчитали возможным использовать слово «авантюра»: возможно, не надо бояться использования этого слова (или более мягкого – «приключение») при рассмотрении действий (и стоящих за ними мотивов) герцогов и князей, рыцарей и воинов. Исключив этот фактор, мы утратим нечто важное и в понимании событийной истории, и в самом Духе Средневековья.
А. В. Мартынюк «До Герберштейна: Австрия и Восточная Европа в системе персональных и культурных контактов»